князь?»
– Милостивый государь, – сказал он Простакову с умоляющим видом, – покуда пробудет у вас сей князь, по наружности богатый, прошу вас покорнейше дать мне на время другое имя и фамилию, – клянусь не с тем, чтоб кого-либо тем обманывать, но я имею важные причины, о коих и вы со временем узнаете и будете довольны. Пусть ни он, ни люди его не знают, что я – князь, и притом князь Чистяков. Это заставит богатого гордеца шутить на мой счет; а чтоб сие было вам приятно, – не думаю.
– Без всякого сомнения! – вскричал Простаков и послал слугу просить князя пожаловать. Слуга вышел, и Простаков продолжал – Итак, вы останетесь у нас просто, ну, пусть Терентьем Пафнутьевичем, бедным дворянином, разорившимся от тяжбы, и другом или даже дальним родственником нашего дома.
– Но фамилия, – сказал скоро Чистяков, – я вдруг не придумаю.
Все приняли вид изобретателей: Простаков потирал лоб, Маремьяна глядела в потолок и молча шевелила губами; но все не могли на скорую руку привести на мысль приличного названия гостю.
– Боже мой! он уже недалеко, а я еще не имею фамилии. – Все молчали. Вдруг ворона садится на окно и начинает страшно кракать.
– Дурной знак! – возопила Маремьяна.
– Браво! – вскричал Чистяков, – что может быть этого лучше! Назовите меня господин Кракалов. Это, кажется, прекрасное название и самое приличное для дворянина, от тяжбы разорившегося.
Все одобрили его выбор фамилии, и в ту же минуту по всему дому отдан был строжайший приказ и слова не говорить о князе Чистякове, а называть его просто Кракаловым.
С шумом отворяются двери, и, подобно бурному дыханию ветра, влетает новый князь и производит звук, скрып, шарканье. Он казался с виду около тридцати пяти лет, но был так еще жив, так ловок, так привлекателен, что можно было ошибиться и сказать, что еще не более двадцати пяти. Лицо его было нежно; приличная сану важность и вместе тонкая любезность привлекли ему с первого взгляда благорасположение, кроме Простакова и князя Гаврилы Симоновича.
– Позвольте спросить, в ком из вас честь имею видеть господина дому?
Простаков подошел к нему по-простаковски, взял за руку и сказал:
– Я – хозяин, это – жена моя, а это – дочери; прошу садиться. – И между тем сам сел спокойно. Но зато госпожа Маремьяна и обе дочери начали рассматривать нового гостя с ног до головы.
Он был одет великолепно и на три сажени простирал благоухание. На руке сиял дорогой перстень. Он сидел, развалившись в креслах, и левою рукою играл цепочкою от часов, а правою держал небольшую трость, которой золотым набалдашником щелкал себе по зубам.
– Это дочери ваши, сказали вы, господин хозяин?
Едва Простаков отворил рот, как Маремьяна Харитоновна подхватила:
– Так, ваше сиятельство; это – старшая, Елизавета, а это – меньшая, Катерина. Той уже минуло девятнадцать лет, а этой нет еще и семнадцати. И они воспитаны в пансионе, в губернском городе, хотя это стоило нам и…
Простаков горел негодованием.