будет сил осуществить ваши желания». По преданию, это послужило началом разговоров о царской власти; но не ясны свидетельства, с кем обсуждались и до какого предела дошли эти планы.
19. С другой стороны, сенат совещается об удалении плебеев в частный дом, который случайно находился в Крепости, и об опасности, угрожающей свободе. Бóльшая часть громко заявляет, что нужен новый Сервилий Агала, который не станет раздражать врага государства распоряжением свести его в тюрьму, а, пожертвовав одним гражданином, окончит междоусобную войну. Прибегают к решению, более мягкому на словах, но имеющему ту же силу: чтобы должностные лица следили, как бы от пагубных замыслов Марка Манлия государство не понесло какого-нибудь ущерба. Тогда трибуны с консульской властью и плебейские трибуны – и они подчинялись воле сената, так как видели, что конец свободы будет концом и их власти, – все совещаются о том, что следует предпринять. Никому не приходило в голову ничего дурного, кроме насилия и убийства, но все понимали, что это вызовет жестокую борьбу; тогда Марк Менений и Квинт Публилий, плебейские трибуны, сказали: «Зачем мы превращаем в борьбу патрициев с плебеями то, что должно быть борьбою государства против одного преступного гражданина? Зачем мы преследуем этого человека, отожествляя его с плебеями, тогда как безопаснее преследовать его при помощи самих же плебеев, чтобы он пал под ударами собственной силы? Мы намерены привлечь его к суду. Нет ничего менее популярного, чем царская власть. Как только толпа поймет, что борьба ведется не против нее, как только плебеи из защитников превратятся в судей и увидят обвинителей – из плебеев же, подсудимого – патриция и обвинение в домогательстве царской власти, они будут заботиться о своей свободе более, чем о каком бы то ни было человеке».
20. При всеобщем одобрении они назначают Манлию день явиться на суд. После этого плебеи сперва взволновались, особенно после того, как увидели, что подсудимый в траурной одежде, а между тем ее не надел никто не только из патрициев, но даже из родственников и свойственников, наконец даже братья его Авл и Тит Манлии; никогда доселе не бывало, чтобы при таком критическом положении все родственники не надели бы траура: когда увели в тюрьму Аппия Клавдия, облачился в траур враг его, Гай Клавдий, и весь род Клавдиев; значит-де согласились погубить угодного народу мужа за то, что он первый из патрициев перешел на сторону плебеев.
Ни у одного автора я не нахожу указаний на то, какие обстоятельства, кроме созыва плебеев, его мятежных речей, щедрых раздач и ложного показания, относящиеся собственно до обвинения в домогательстве царской власти, выставлены были обвинителями, когда наступил день суда; но я уверен, что улики были очень вески, так как не сущность дела, а только место, где происходил суд, помешало плебеям произнести обвинительный приговор. Я считаю нужным отметить это, чтобы люди знали, какие и сколь важные заслуги позорная жажда царской власти сделала не только неприятными,