что-то не замечала, чтобы они замечали меня. Я что угодно бы отдала, чтобы стать той сироткой-рассказчицей! Ну разве не лучше было бы оказаться сиротой и не чувствовать, что, проводя Рождество с одним родителем, ты предаешь другого? Но дети не могут выбирать себе невзгоды. Мне оставалось довольствоваться тем, что у меня слишком много родителей, братьев и сестер, вместо того чтобы испытывать в них нужду. Мне хотелось получить что-нибудь такое же необыкновенное, как набор цветных карандашей, а потом иметь возможность отдать их, но я не знала, где найти цыган в Нэшвилле в канун Рождества. Мне так и не пришло в голову заглянуть в гостиную, где четверо моих темноглазых сводных братьев и сестер сидели среди кучек разорванной оберточной бумаги, вне всяких сомнений, расстроенные полезными подарками, доказывающими, как мало их понимают.
Если мне действительно почти ничего не было известно о людях, проводивших Рождество в моем доме, то я на удивление много почерпнула из того рассказа. Рассказчица говорила о том Рождестве как о воспоминании, оглядываясь назад с безопасного насеста взрослой жизни, поэтому я изначально знала, что она выжила. Как бы мне ни хотелось быть героиней той истории, я понимала, насколько лучше, что она сирота из католического приюта, а не девочка из католической семьи, вроде меня. С точки зрения сюжета нет ничего интересного в том, что ребенок из среднего класса отдает цветные карандаши нищенке, но как же я плакала, представляя сироту, расстающуюся со своим подарком. Скудость положения рассказчика ошеломляла лишь до тех пор, пока не обнаруживалась нищета цыган; казалось грустным получить на Рождество только один подарок, пока не нашелся кто-то, у кого не было подарка вообще; это были колеса, двигавшие историю вперед. И все это время я понимала, что история выдуманная. Рассказчица была плодом фантазии. Автор, скорее всего, никогда даже не бывал в сиротском приюте. Я поняла это не потому, что рассказ был неряшливо сработан, а потому что в тот период моей жизни постоянно думала о том, каково это вообще – писать. Писателям нет нужды ограничиваться событиями своей тоскливой жизни и мелочными рождественскими обидами. Они могут создавать новые сюжеты с нуля – не отражения собственного опыта, но истории, говорящие о глубине их эмоций. Короче, нечто, на что была способна я сама.
Первое по-настоящему счастливое Рождество случилось со мной в двадцать два года. Я училась в магистратуре в Айова-Сити, и Джек Леггетт, руководивший в то время программой, попросил меня присмотреть за его домом во время каникул. Это был старый, большой, красивый, промерзший дом. Там были беговые лыжи, притулившиеся рядом с задней дверью, бесконечное количество книг в твердых обложках, которые я никогда не читала, огромный камин на кухне, требовавший моего постоянного внимания. Мой отец в Калифорнии к тому времени снова женился и был счастлив, мои мать и отчим были на грани развода. Моя сестра и наши сводные братья и сестры потихоньку разбредались в поисках Рождества повеселее. В Айове я была одна – вязала, читала.