палату. Что-то не позволяет мне уйти из этого мира. Ко мне приходят люди, держат за руку, говорят, что молятся о моем выздоровлении. Скорее всего, я не могу сбежать отсюда из-за тайн: они опутывают меня, словно липкая паутина, из которой невозможно выбраться. Наверное, я в чистилище, мне рассказывали о нем подруги-католички: место между жизнью и смертью, где мы должны искупить грехи. Или мне предоставилась возможность обрести понимание и прощение.
Неподалеку тарахтит «Мустанг» Эллиса. Я оглядываюсь в надежде его увидеть, но они с мамой прячутся за углом, словно чего-то ожидая. Только неясно, чего именно.
Знать бы, как отсюда выбраться. Может, кто-нибудь покажет мне путь. Пока что никто из умерших не приходил к моей постели и не вел сквозь тоннель к свету, как показывают в фильмах и пишут в «Ридерз Дайджест». Очень жаль, потому что я надеялась увидеть маму. Я совсем ее не помню, но все говорили, она была красавицей. Сисси утверждает: Ларкин – точная ее копия. Мамины фотоальбомы сгорели в пожаре, поэтому я не могла взглянуть на дочь и сказать: «У нее мамин нос» или «У нее мамина улыбка». У Сисси есть фотографии, где они втроем – Маргарет, Сисси и Битти. Я много раз просила посмотреть, но она всегда отвечала: «О некоторых событиях слишком больно вспоминать». Сисси обещала, что однажды спустит фотоальбом с чердака, и мы посмотрим его вместе, но этого так и не случилось.
Мэк и Ларкин приходят ко мне каждый день. Мэк обычно не задерживается надолго; он нервно бродит по палате, просит прощения за боль, которую мне причинил, и обещает все загладить. Я его не виню: мне наконец стало ясно, что происходит, когда люди любят друг друга не одинаково. Справедливости ради, я предупреждала Мэка еще до свадьбы, но он ответил, что его любви хватит на двоих. Я виновата, что поверила ему, а он – что сам в это поверил.
Сколько бы ошибок мы ни совершили, рождение Ларкин – не одна из них. Когда она приходит, я парю под потолком и наслаждаюсь ее красотой. Ларкин у меня красавица. Я никогда в этом не сомневалась, даже во время переходного возраста: тогда никто не считал ее хорошенькой, кроме меня, Сисси и самой Ларкин. Теперь я понимаю – Ларкин верила в это исключительно благодаря внушению Сисси. Точно так же Сисси до трех лет не позволяла мне ходить самой, потому что не могла видеть, как я падаю. Только вот нельзя научиться переживать неудачи и боль, ни разу не испытав их. Тем не менее я рада, что Сисси сейчас с Ларкин. Да, ее методы воспитания небезупречны, зато любовь безгранична.
Ларкин сильно изменилась. Я вижу ее раз в год, на Рождество, и мы обе делаем вид, что этого достаточно. Мы притворяемся, будто я не подозреваю, что разочаровала ее, и это разочарование укрепило ее решимость уехать и не возвращаться.
Больше всего на свете я сожалею, что никогда не говорила своей дочери, как горжусь ее храбростью. Ларкин многое в себе не нравилось, поэтому она взяла и все изменила. К счастью, ей не удалось воплотить детское желание быть похожей на меня. Я никогда не была столь отважной и так и не смогла стать хорошей матерью. Мы обе смотрели на Сисси, хотя на самом деле следовало смотреть друг на друга.
Однако,