сказал:
– У нас сегодня литературный вечер, местная поэтесса читает свои стихи. Пойдём со мной, тебя здесь никто не знает, так что можешь быть абсолютно спокоен.
Они пришли в какой-то дом, где собралось местное общество, дамы читали стихи. Кормили скудно, но давали чай. В разгар вечера раздался громкий, властный стук в дверь. Хозяйка побежала открывать. В комнату вошли два офицера и следом за ними – Верховный правитель России и Верховный главнокомандующий Русской армией, как он сам себя называл, адмирал Колчак. Хозяйка приветствовала его: «Ваше превосходительство, спасибо, адмирал, что пришли. Познакомьтесь, у нас здесь наши местные поэты». Хозяйка представила ему гостей, и когда дошла очередь до приятеля Иванова, тот, указав на Всеволода, сказал: «Это, ваше превосходительство, молодой писатель, рассказы которого очень похвалил Горький».
– Горький? – переспросил Колчак. – Да, знаю. Первый, кого мы повесим, когда придем в Петроград, будет Горький. И, подумав, добавил: – А следующий Блок.
Вспоминаю еще один эпизод из наших переделкинских встреч. В центре беседы – Лев Копелев, фронтовик, друг Солженицына и прототип одного из главных персонажей его романа «В круге первом». Сразу после окончания войны он десять лет отсидел в ГУЛАГе «за пропаганду буржуазного гуманизма» и якобы сочувствие к врагу. В середине 1970-х Копелев опубликовал за рубежом автобиографический роман-трилогию «Хранить вечно», в котором передал страшный опыт лагеря, тюрьмы и «шарашки», с любовью и юмором описал своих товарищей по заключению. В Советском Союзе роман будет напечатан лишь в 1990-м, а за десять лет до этого его автор был лишен советского гражданства. Но при всём при этом он оставался неисправимым оптимистом.
И вот мы сидим на даче, говорим о культуре, о книжных новинках, о театре.
– Слышал, у вас новые спектакли в театре Сатиры? – обращается Лев Зиновьевич к Плучеку, главному режиссеру этого театра. – Я бы с удовольствием сходил, если пригласите.
– Нет проблем, я вам оставлю билет. На какое имя оставить, чтобы не создавать вам неприятностей?
И Галя очень хорошо подсказала:
– А вы напишите: «Хранить вечно» – и всё.
Мераба Мамардашвили уже при жизни называли «грузинским Сократом». Самое «сократичное» заключалось в том, что он почти ничего не писал – он говорил, свои лекции называл «беседами» и выступал в самых разных местах: в университетах Москвы, Тбилиси, Ростова-на-Дону, Риги, зарубежных стран, в научных кругах.
Мне доводилось не раз бывать на лекциях Мамардашвили. Он приезжал в Московский университет, и попасть в ту аудиторию, где он читал лекцию о Канте, например, было невозможно. Какое-то время он преподавал во ВГИКе – и там на его лекции сбегались со всех курсов. И так было всюду.
Ещё со времён учёбы в университете его интересовала проблема «человек и человеческое сознание»; природа мышления – сквозная тема его философии. Как и многие философы со времён Аристотеля,