весь и сюжет.
Ибо один только в мире предмет
не в состоянии в принципе лгать:
музыкой стали его называть.
Также в искании истины есть —
если оно претендует на честь —
истине этой, как в школе, учить,
как бы тщеславия тонкая нить.
И потому только тот из людей
непревзойденность своих мне идей
сердцем докажет – отнюдь не умом —
память земная исчезла о ком.
Там же, где памяти суетной нет,
гаснет пустой честолюбия свет.
Есть и постскриптум к балладе моей —
с ним не забудет читатель о ней.
Небезопасен ученья рецепт:
свой и единственный может адепт
необратимо сюжет потерять.
Он ведь учителю вздумал отдать
самое ценное, что он имел.
И – как творец удалился от дел.
Мастера сделал своим он творцом.
А вот началом иль, может, концом
было решенье адепта сего,
мы не узнаем, скорее всего.
Если одно из главных духовных – хотя и литературных тоже – завещаний Пушкина для каждого из нас состоит в том, чтобы в одной фразе постараться выпукло и зримо выразить суть проблемы, в нескольких предложениях попытаться обрисовать самый сложный феномен, а в умной разговорной беседе всерьез претендовать на исчерпывающее обсуждение главных вопросов жизни и смерти, то следует предположить, в том гипотетическом и крайне любопытном случае, если бы Пушкина спросили, скажем, насчет основного отличия между Иисусом и Буддой, наш первый поэт, судя по всему, подумав, заметил бы, что один – лицо драматическое и действовавшее на узком историческом пространстве, тогда как другой – фигура эпическая, задействованная на гораздо большем игровом пространстве, прибавив еще, пожалуй, что все это поистине вопрос жанра и ничего больше, – и он был бы тысячу раз прав.
XXXI. Баллада об Осеннем Пейзаже с Человеком
Когда фонари между деревьев напоминают старинные лампы с абажурами, когда даже безоблачное небо кажется ближе, чем то же небо в облаках и тучах, но весной или летом, когда стволы деревьев черны от сырости, а листья перед тем, как сморщиться и упасть, обретают удивительную красоту и трогательность, и падение одинокого листа, кажется, слышно в соседней улице, – да, в такие волшебные вечера пейзаж с деревьями вдоль дороги и фонарем посередине напоминает декорацию камина, и вся природа, а с нею и весь мир в первый и в последний раз в году становятся интимными, домашними, и конечно, можно было бы сказать, что страдать и умирать в это время гораздо лучше и легче, чем в другие месяцы, точно так же, как страдать и умирать лучше и легче дома, чем в больнице, – но ведь это само собой разумеется…
Октябрь с чернеющих ветвей
тона последние смывает,
и в мертвой графике живей
себя природа забывает —
пока опавшая листва,
дождливым сумраком