у меня, спасибо. А моя кузина, не сомневаюсь, прекрасно обходится без меня. У нее есть компания: ее обожаемая мумия.
Официант поставил на стол бокал, и Генри немедленно осушил его. Рэндольф поднес ко рту еще одну ложку горячего супа.
– Какого черта ты обедаешь в этой дыре? Она уже десять лет назад вышла из моды. Обстановка как на похоронах.
– Говори потише.
– Почему это? Тут все глухие.
Рэндольф откинулся на спинку стула, кивнул официанту, и тот подошел забрать пустую тарелку.
– Это мой клуб. И мне здесь нравится, – равнодушно сказал он.
Все бессмысленно. Бессмысленно разговаривать с сыном. Когда он думает об этом, ему хочется плакать. Хочется плакать при виде того, как трясутся руки Генри, как он бледен и истощен, какие пустые у него глаза – глаза пьяницы и наркомана.
– Принеси-ка бутылку, – не глядя, бросил официанту Генри и обратился к отцу: – У меня осталось всего двадцать фунтов.
– Мне больше нечего тебе дать, – устало сказал Рэндольф. – Пока она все держит на контроле, положение просто отчаянное. Ты ничего не понимаешь.
– Ты лжешь. Я знаю, что вчера она подписала документы…
– Ты получил жалованье за целый год вперед…
– Отец, мне срочно нужны сто фунтов!
– Если она сама проверит конторские книги, я признаюсь во всем; тогда у меня, может быть, появятся хоть какие-то возможности…
Ему стало легче оттого, что он наконец произнес это. Возможно, он высказал свое тайное желание. Вдруг Рэндольф увидел своего сына со стороны. Да, нужно рассказать племяннице всю правду и попросить ее… О чем? О помощи.
Генри фыркнул:
– Хочешь сдаться на ее милость? Замечательно.
Рэндольф посмотрел в сторону, на длинный ряд покрытых белыми скатертями столов. Теперь в столовой, в самом дальнем углу, остался только почтенный седовласый джентльмен, обедавший в одиночестве. Младший виконт Стефенсон – один из старейших землевладельцев, у которого еще имелись на счету средства для поддержания обширных владений. Ну что ж, обедай с миром, дружище, устало подумал Рэндольф.
– А что нам остается делать? – мягко обратился он к сыну. – Приходи на работу завтра утром. Хотя бы покажись.
Слушал ли его сын, который всегда, сколько Рэндольф помнил, был таким жалким, его сын, у которого нет ни будущего, ни амбиций, ни мечтаний, ни планов?
Внезапно у Рэндольфа защемило в груди: он вспомнил эти долгие-долгие годы, в течение которых сын постепенно превращался в неудачника, изворотливого и злобного. Как больно видеть его несчастные глаза, бездумно оглядывающие нехитрые предметы, расставленные на столе: тяжелое серебро, салфетку, которая так и осталась нетронутой, стакан и бутылку шотландского виски…
– Ладно, я дам тебе денег.
Что значит какая-то сотня фунтов? Ведь это его единственный сын. Единственный сын.
Надо выполнить печальный долг – появиться на приеме. Когда Эллиот прибыл, дом Стратфордов был переполнен