подшучивали над нами: «У вас асфальт кладут не для езды, а для указания направления движения…».
На полной скорости велосипед влетел в темноте в яму, и всё, что произошло до моего окончательного пробуждения на больничной койке, вспоминаю отдельными эпизодами, а всю последовательность событий воспроизвожу со слов очевидцев.
Когда я вошел в световой конус фонаря весь в крови, но бодрый, волоча за собой велосипед с крутой «восьмёркой» переднего колеса, и радостно объявил:
– Други! Я еду в Антарктиду! – Бося откровенно заплакал.
Вика бросилась в дом вызывать неотложку, а я упорно пытался объяснить этим балбесам, что со мной все в порядке, и экспедиция – это не бред контуженного. Но чем аргументированнее и громче был я в своих доводах, тем грустнее становились мои бывшие одноклассники. Больше всего их удивило и насторожило, что упорно помнил все телефоны всех девчонок из своей окровавленной записной книжки и долдонил их имена, адреса, цифры номеров, пока не приехала «скорая». И даже там, в её салоне, продолжался этот монолог, чем-то смахивавший на сцену из, как сейчас говорят, сериала «Щит и меч», где Любшин, игравший крутого советского разведчика, по памяти сливал всю информацию об эсэсовцах.
Когда очнулся в палате, то долго не мог сообразить, где я, и совершенно не мог вспомнить, как сюда попал. Но больше всего меня пугало и даже унижало то, что не помнил никаких дат. Ни дня, ни месяца, ни года, в котором в настоящий момент пребываю. Точно помнил, что разговор с Коломийцем был 8-го мая (тема Парада). На празднике пили пиво с Генкой Мурашовым и за жизнь долго спорили, и за что отцы воевали. Потом радостно всплыло, что был звонок Дмитрия Васильевича, и меня зачислили! Но что потом – не помню.
В те времена шутил с дурацкой молодецкой бравадой:
– Если под машину попаду, то говорите – погиб в автомобильной катастрофе.
Вот и накаркал… Навязчиво казалось, что меня трамвай сбил, когда я шёл с работы. Явственно всплывала сцена, как сойдя со ступенек лабораторного корпуса, наступаю на рельсы, и вдруг на меня мчится трамвай…
Но тотчас болезненно понимаю, что все это чушь, так как рядом с нами нет трамвайной линии. Наверно, недавно прочтенный Булгаков навеял. Решил обратиться к народу.
В палате, подсвечиваемой только луной из распахнутого окна надо мной, было шесть коек, расставленных с явной экономией места. На них посапывали, кряхтели и похрапывали.
На тихо заданный и вроде невинный вопрос:
– Ребята, а я где? – услышал слева хрипло нервное:
– Не на Каблукова.
Понимая, что раздражаю, все же осмелился поинтересоваться:
– А сегодня какое число?
С койки у входа, как потом узнал, отреагировал товарищ из криминального мира с ножевым ранением:
– Э-э! Ты задолбал. Уже четвертый раз одно и то же спрашиваешь. Спи. Утром узнаешь.
То, что я уже