* * Творец порой бывает так не прав, что сам же на себя глядит зловеще, и, чтоб утихомирить буйный нрав, придумывает что-нибудь похлеще. Нет часа угрюмей, чем утренний: душа озирается шало, и хаосы – внешний и внутренний коростами трутся шершаво. Когда мы спорим, наши головы весьма легки в тасовке фактов, поскольку сами факты – голые и для любых годятся актов. В местах любого бурного смятения, где ненависти нет конца и края, растут разнообразные растения, покоем наши души укоряя. Я чую в организме сговор тайный, решивший отпустить на небо душу, ремонт поскольку нужен капитальный, а я и косметического трушу. Все течет под еврейскую кровлю, обретая защиту и кров, — и свобода, политая кровью, и доходы российских воров. Дожрав до крошки, хрюкнув сыто и перейдя в режим лежания, свинья всегда бранит корыто за бездуховность содержания. Тоскливы русские пейзажи, их дух унынием повит, и на душе моей чем гаже, тем ей созвучней этот вид. Иссяк мой золота запас, понтуюсь я, бренча грошами, а ты все скачешь, мой Пегас, тряся ослиными ушами. Только самому себе, молчащему, я могу довериться как лекарю; если одинок по-настоящему, то и рассказать об этом некому. Те идеи, что в воздухе веяли и уже были явно готовые, осознались былыми евреями, наша участь – отыскивать новые. Где все сидят, ругая власть, а после спят от утомления, никак не может не упасть доход на тушу населения. Купаясь в мелкой луже новостей, ловлю внезапно слово, и тогда стихи мои похожи на детей случайностью зачатия плода. Мечтай, печальный человек, целебней нет от жизни средства, и прошлогодний веет снег над играми седого детства. Вся наука похожа на здание, под которым фундамент непрочен, ибо в истинность нашего знания это знание верит не очень. Возвышенные мифы год за годом становятся сильней печальной были; евреи стали избранным народом не ранее, чем все их невзлюбили. Однажды фуфло полюбило туфту с роскошной и пышной фигурой, фуфло повалило туфту на тахту и занялось пылкой халтурой. Под ветром жизни так остыли мы и надышались едким дымом, что постепенно опостылели самим себе, таким любимым. Мне стоит лишь застыть, сосредоточась, и,
