в лагерь, чтобы хоть несколько часов отдохнуть на своей постели в степи, а не в Измаиле, заваленном трупами.
На следующий день, 12 декабря, Михаил Илларионович встал, чуть поднялось солнце, и вышел из палатки.
Сегодня он новыми глазами смотрел на грозно черневшие вдали уже не страшные измаильские стены. Глядя на них в утреннем свете, не верилось, что вчера можно было под турецким огнем по шатким лестницам влезть на них, сбить турок со стен и взять Измаил. Сейчас это все еще казалось немыслимым, непостижимым.
Михаил Илларионович позавтракал и решил здесь же, в спокойной лагерной обстановке, написать письмо домой. Вчера он успел послать из Измаила с курьером в Петербург только коротенькую записку, что жив-здоров, чтобы дома не беспокоились.
Кутузов написал жене:
«Любезный друг мой, Екатерина Ильинишна.
Я, слава богу, здоров и вчерась к тебе писал с Луценковым, что я не ранен и бог знает как. Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшной город в наших руках, а ввечеру приехал домой, как в пустыню. Иван Ст. и Глебов, которые у меня жили, убиты; кого в лагере ни спрошу – либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами. Целой вечер был один; к тому же столько хлопот, что за ранеными посмотреть не могу; надобно в порядок привесть город, в котором одних турецких тел больше пятнадцати тысяч… Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не осталось…
Деткам благословение.
Верный друг Михаила Кутузов».
Глава шестая
«Бедный Павел!»
I
Хотя дома и знали, что Михаил Илларионович должен приехать из армии в Петербург (весь город облетела необычайная новость: царица назначила генерал-поручика Кутузова чрезвычайным послом в Турции), но так скоро его не ждали. Кутузов командовал первой частью Украинской армии, которая с весны находилась в Польше, и стоял с войсками у самой Варшавы.
Михаил Илларионович приехал в Петербург в сырое ноябрьское утро. Над городом тяжело плыли низкие тучи. Летний сад стоял голый и неуютный. Неприветливо и хмуро глядела широкая Нева.
Тройка, звеня бубенцами, проехала мимо пустынного и черного Царицына луга и завернула на набережную.
Когда коляска остановилась у подъезда, в окнах мелькнули удивленно-обрадованные лица прислуги.
В прихожей Михаила Илларионовича встретили жена Екатерина Ильинишна и старшая дочь, тринадцатилетняя Прасковья.
Екатерина Ильинишна, небольшая и худенькая, выглядела моложе своих тридцати восьми лет. Она всегда следила за собой и теперь, несмотря на ранний час, была причесана и одета так, словно собралась в гости.
– А-а, добро пожаловать, господин посол! – обняла она мужа.
– Здравствуй, мой дружок, здравствуй! Прости, что не поспел ко дню твоего рождения, – ответил Михаил Илларионович. – А ты все растешь, Прасковьюшка! – сказал он, целуя дочь.
Девочка смутилась: