даже если в нем будет воды на два метра, попомните мои слова. Перебравшись, они выйдут нам во фланг, а перекопскому валу в тыл. И все, наша песенка будет тут же спета. Чувствую, что держаться мы будем там ровно столько, сколько нужно для погрузки армии и всех этих несчастных, – и он кивнул на беженцев, расположившихся прямо на набережной.
– А что вы скажете об обращении по радио Фрунзе, насчет его предложения сложить оружие?
– Когда прозвучало это обращение, барон Врангель приказал вместо ответа выключить все станции, кроме своей. Но думаю, что было уже поздно, многие уже его услышали, к тому же вслед появились листовки, так что желающих остаться, я думаю, будет предостаточно. Я вижу, Владимир, вы ждете от меня совета, так знайте, я вам его не дам; я не политик, и совершенно не представляю себе, чем это все кончится.
– А вы лично остаетесь?
– Нет, я уезжаю. Дело в том, что в Париже меня ждет женщина, которую я люблю уже много лет. Сейчас мне кажется, что провидение устраивают нашу встречу таким замысловатым образом, так что пока мои интересы и барона совпадают. А если честно, я бы уехал в любом случае, как ни больно мне покидать Россию. Но это придется делать ради спасения своей жизни; посмотри: за эти три года, что прошли с момента октябрьского переворота, Россию разграбили, сожгли и залили потоками крови. Кто, скажи мне, даст гарантию, что большевики на этом остановятся? Где ты видишь хоть малейший намек на то, что они собираются вложить в ножны свои мечи? Лично я не вижу. Хотя мы ведь сами, если взглянуть на это честно, заставили красных защищаться, навалившись на их всей Европой, да и не только. Не нужно было тащить сюда немцев и французов, с англичанами и японцами в придачу. Что касается тебя и твоей семьи, Володя, мне трудно что-то советовать, уволь, боюсь ошибиться. Вот Полковник через час придет, он все знает, слушайся его, плохого он не насоветует. А листовку на всякий случай оставь, может как пропуск будет. Может и впрямь амнистия выйдет, как знать.
Но Макаров уже сразу поверил в листовку; для молодости оптимизм всегда ближе, чем мрачные предчувствия, тем более душа его жаждала счастья, рвалась к нему, и поэтому, когда он встретился с Полковником, видимо выражение этого страстно предполагаемого счастья было уже написано на его лице; Александр Сергеевич понял это по-своему.
– Я вижу, что ваша тетя приняла вас с радостью!
– Тетя? – он не сразу понял, о ком идет речь. – Нет, к великому-превеликому нашему огорчению, там произошло несчастье. Они с дядей умерли прошлой весной, а дом разграблен и разрушен, жить в нем невозможно. Зато вот, кажется, теперь можно и не уезжать, тем, кто сложит оружие, обещана амнистия, и ты можешь либо беспрепятственно уехать, либо честно трудиться, – Макаров положил перед Зайцевым листок. – Говорят, об этом было два дня тому назад по радио, это правда?
Полковник даже не взглянул на листок; он уже заканчивал свой обед, оставался только чай, который принесет ему сейчас этот живописный старик; он жестом пригласил поручика