на кого Хемингуэй не произвел менее благоприятного впечатления, чем на своего заведующего редакцией Гарри Хайндмарша, который приходился зятем издателю газеты. Хайндмарш пользовался репутацией бессердечного газетчика, и, по словам Каллахана, генерала, «движимого стремлением сломить дух любого человека, не лишенного гордости» и осмелившегося бросить ему вызов[247]. Он сильно невзлюбил Хемингуэя и немедленно пустился во все тяжкие, желая унизить нового репортера, в том числе начал поручать ему задания, связанные с дальними поездками и не требующие высокой квалификации. Вскоре Хемингуэй уже «мотался по всей стране, понукаемый Хайндмаршем»[248]. Остались в прошлом времена, когда он брал интервью у Муссолини и освещал международные конфликты. Теперь Хайндмарш давал ему «пустяковые, никчемные задания», как вспоминал Каллахан, который не верил своим глазам, глядя в журнале заданий на сюжеты, порученные Хемингуэю[249]. Хэдли тоже ужасалась и сообщала матери Хемингуэя, что он «страшно переутомляется» и почти не спит[250].
Хемингуэй даже не пытался скрыть своих мучений от парижских друзей. Его письма во Францию становились все отчаяннее. Он умолял Паунда писать ему. «В ваших силах спасти жизнь человеку», – уверял он[251]. (Паунд, который якобы «ненавидел все американское», относился к канадской авантюре Хемингуэя с легким пренебрежением; его письма из Парижа были с издевкой адресованы в «банку помидоров» – «Tomato, Can.»)[252]. Более того, Хемингуэй страдал оттого, что внезапно остановился в творческом развитии; одному коллеге он пожаловался, что пребывание в Торонто уже отняло у него десять лет литературной жизни[253].
Напряжение между Хемингуэем и Хайндмаршем вплотную приблизилось к взрывоопасному состоянию, когда редактор отправил журналиста на задание в Нью-Йорк прямо перед тем, как у Хэдли должны были начаться роды. И действительно, их сын родился 10 октября, пока Хемингуэй находился в отъезде. Хемингуэй сразу вернулся и поспешил к жене. Хайндмарш в свою очередь объявил выговор Хемингуэю за то, что тот направился к жене, не занеся прежде материал в редакцию. Хэдли сочувствовала мужу: она опасалась, что новая работа «убьет моего Тайни, если мы задержимся здесь надолго», как писала она подруге[254]. Хемингуэй злился, что жене пришлось «мучаться в одиночку» и клялся Эзре Паунду, что впредь все задания для Хайндмарша будет выполнять «с полнейшим презрением и ненавистью»[255].
Хемингуэй и Хэдли назвали своего семифунтового младенца Джон Хэдли Никанор Хемингуэй[256]. В письмах Хемингуэй шутливо отмечал внешнее сходство ребенка с королем Испании. Хэдли объяснила свекрови, что Джон Хэдли – один из журналистских псевдонимов Хемингуэя. «Поскольку он содержит и мое имя, – добавляла она, – сын на самом деле назван в честь нас обоих»[257]. Имя Никанор досталось ему в память об испанском матадоре Никаноре Виляльте, которого супруги видели в Памплоне прошлым летом.