просто казнокрад. Был он молод и здоров, и красив собой. Бакенбарды не носил, натощак вина не пил. Был крутой как лев в лесу, ел в халяву колбасу. К женщинам имел любовь, мог влюбляться с трех шагов. Был уверенный в себе, потому имел везде – деньги, славу и успех. Это в жизни ведь не грех?
Он в поэме не один, есть не старый гражданин. Рыжеусый, глупый пес. Нюхом – лошадь на овес. Жил в квартире не один, а с «любимой» тещей. Та блины ему пекла, мыла пыль с штиблетов. Но ворчала, как сова, да еще была скупа, впрочем, ни об этом. Жил не старый господин, жизнь текла рекой, тихо годы обмывала, седину весной встречала. Где и радость приносила в душу черную, как «мел». Где беду в себе таила вот как эту, например: теща с богом сговорилась, чтоб он взял ее к себе. Моментально спохватилась, ведь богатство на земле. А брильянты в старом стуле, ситец англицкий на нем. Ориентира никакого, черт в душе посеял лен. Там же пели песнь цыгане, а лукавый лен косил. И скакал по полю заяц – он в лесу кумиром был. Отец Федор не дурак, тоже знал про тот трактат. В теле дух ажиотажа, на губах брильянтов сажа. А в душе свечной завод, свеч небесный хоровод. Каждый думал о своем, всех объединял синдром. Всем хотелось жить богато, деньги загребать лопатой. Вдаль глядели все втроем. Каждый видел сказку, сон. Муза странствий рядом шла, помогала, как могла: на вокзал отца вела. Ипполита вдаль звала, но Остапа она знала, никогда не покидала. Каждый как-то собирался, кто-то брился, кто ругался. Ипполит запер дверь, сел в ускоренный «07». Список с тещиной шкатулки был дороже, чем жена. Если б знал, что шутки плохо, не поехал бы никогда.
Вот и парень молодой комбинатор заводной. Как шикарно он одет, прехорошенький кадет. На могучей шее шарф, на ногах штиблеты. Цвета зелени пиджак, впрочем, не об этом. Голова полна идей, а желудок мыслей. Где поесть бы поскорей – дешево и вкусно. Встреча дворника с Остапом состоялась в пять минут. Все, что нужно он узнал про невест и барина. Дюже солнце в глаз светило, где поспать охота было. Разговор перенесли где-то часика на три. Что сказать, пока он спит. Он ни доктор Айболит, ни Колумб, ни даже Дарвин. Папа – турок иностранный, мама – кто сама не знаю. Да и знать-то не желаю. Разговор пошел по новой. Дворник пел, как забубенный. Барина он уважал и хорошего желал. На вопрос: «А где же барин?» – отвечал чудак вот так:
– По Парижу он гуляет в белых атласных штанах. А в Париже зацветает белая акация и стекается туда наша эмиграция.
Дребезжит звонок не ново, а в дверях один знакомый.
– Барин, – Тихон замычал. Чуть сознанье потерял. Ипполит смущен Остапом, видом его голых пяток.
– Здравствуй, Тихон! – он сказал. Но назад не убежал.
К шалашу был приглашен, и устроен, как король. Тихон вылетел за дверь, а в руке зажат рубель.
– Все спокойно! Все в порядке, – молвил молодой Остап. – Как тепло теперь в Париже? – он спросил за просто так.
– Что за сплетни, чепуха. Это просто ерунда. Я в Париже не бывал, ихних дам не целовал.
– Вот! Вот! Вот! Как гениально! Вы трусливый эмигрант. ГПУ по вам страдает. В каталажку вас бы сдать.
Тут уж Киса покорился, с речью к Богу обратился.
– Хорошо, – сказал ему. – Я всю правду расскажу. « Видно жулик он большой, проходимец молодой. Впрочем, в деле это нужно, заведу-ка с ним я дружбу».
Ипполит достал расческу, резко расчесал усы. Стайка искр метнулась к лампе, и светлей стали угли. Кашлянув в рукав жилетки, рассказал Остапу все. Все, что гнуло тещин стан. Все доступно было парню. Старик видно был болван. Длинный список драгкамней был у жулика теперь. По дворницкой тут и там вспыхивал и чуть дрожал, изумрудный свет весны, дым брильянтовой чумы. Драгоценнейший пейзаж плыл по стенкам, как мираж. Старый черт разволновался, аж на корточки присел. После наглых слов Остапа, чуть совсем не окосел.
– Я технический директор, – молвил тот, глядя в глаза. – Получу 60% – остальное ерунда.
Все, что было ерундою, доставалося другому. Ипполит аж посерел, лицо-маска, словно зверь.
– Эт грабеж сред бела дня, – выдавил он из себя.
– Не визжи ты, как свинья, не получишь ни шиша, – холодно сказал Остап. – Я один и справлюсь так. Все брильянтики в кармане. Интерес лишь мой таков: обеспечить вашу старость, жить без внутренних долгов.
– Ну, так что же, лед идет? Или это гололед? Дорогой мой предводитель бешеных команчей.
Глаз обида застелила после прозвища токо. Извинительная речь у Остапа щит и меч. После маленьких разборок приступили к плану «Смерч». Разыскать и захватить, поделить и классно жить.
В полночь дворник мирно пьяный, по пути кусты ломая и приветствуя столбы, стал в подвале на дыбы.
– А, работничек метлы! – произнес Остап на ты.
Дворник страстно замычал, что-то в нос забормотал.
– Это просто гениально, дворник ваш большой пошляк. Разве можно так напиться на серебряный медяк.
– Знаешь ли, дружок про мебель? – тихо начал Ипполит.
Но из дворницкого рта речь лилася в три ручья, попадала меж зубов, был в словах словесный смог. Заревел куплет, как слон. В пьяной песне был