передавала отцу новости от каких-то приятелей, которых в тот день повстречала. У Джона же в нужный момент язык точно отнялся. Он обратил к Аллегре взгляд, полный немой мольбы.
– Обычный набор тем для бесед за ужином, – беспечно проговорила она. – Мы начнем с театральных новостей или с одного из этих бесчисленных «А как вы находите?..»?
Джон улыбнулся:
– И если обнаружим, что оба любим собак и не выносим рыжих кошек, то между нами появится, как говорят, «много общего»?
– Безусловно, – с важностью ответила Аллегра.
– Жаль было бы начинать с дежурных расспросов.
– Зато все смогут поддержать беседу.
– Верно, но это и погубит ее.
– Полезно знать правила – хотя бы для того, чтобы нарушать их.
Джон снова улыбнулся в ответ:
– Тогда, полагаю, мы с вами можем позволить себе поговорить о наших личных пристрастиях. Даже если это будет выглядеть сродни безумию.
Резким, неосторожным движением руки Аллегра задела бокал и уронила его со стола. Послышался звон разбитого стекла. Это прервало беседу Мейзи с отцом.
– Мне так жаль, мистер Веттерман. Это я роняю бокалы.
– Ничего страшного, дорогая Аллегра, ровным счетом ничего.
– Разбитый бокал. Это к несчастью. Жаль, что так получилось, – быстро проговорил Джон Сегрейв сдавленным голосом.
– Не тревожьтесь. Как это говорится? «Ты не можешь принести несчастье туда, где оно поселилось».
Аллегра вновь повернулась к Веттерману. Джон, возобновив беседу с Мейзи, силился вспомнить, откуда была цитата. Наконец ему это удалось. Это были слова, произнесенные Зиглинд в «Валькирии», когда Зигмунд предлагает покинуть дом.
«То есть она хотела сказать…» – задумался он.
Но Мейзи как раз интересовалась его мнением по поводу последней музыкальной постановки. Джон признался, что обожает музыку.
– После ужина, – пообещала Мейзи, – мы попросим Аллегру сыграть нам.
Они все вместе перешли в гостиную. Веттерман в глубине души считал такой обычай варварским. Он предпочитал весомую внушительность пущенной по кругу бутылки вина предложенной коробке сигар. Но на сей раз, возможно, оно и к лучшему, потому что он не мог себе представить, о чем бы стал говорить с Джоном Сегрейвом. Ох уж эта Мейзи с ее причудами. У парня нет даже приличной внешности – по-настоящему приличной, – и, уж конечно, он вовсе не занимателен как собеседник. Веттерман был рад, когда Мейзи попросила Аллегру что-нибудь сыграть. Так им удастся быстрее скоротать вечер. Подумать только – этот молодой олух даже в бридж не играет.
Аллегра играла хорошо, хотя и без той уверенности, которая отличает профессионала. Она исполняла современную музыку – Дебюсси, Штрауса, немного Скрябина. Затем перешла к первой части «Патетической» Бетховена – этому воплощению бескрайней печали, скорби, не имеющей предела и нескончаемой, как века, но от начала до конца проникнутой духом сопротивления. В торжественных звуках бессмертного стенания она с победным рокотом стремится