доложилъ, что кабинетъ-министръ Артемій Петровичъ Волынскій усерднѣйше просить ея величество удостоить воззрѣніемъ нѣкій спѣшный докладъ.
Анна Іоанновна досадливо насупилась.
– Скажи, что мнѣ недосужно. Вѣчно вѣдь не впопадъ!
– А то, матушка-государыня, велѣла бы ты спросить его: гдѣ бѣлая галка? – предложилъ одинъ изъ шутовъ.
– Какая бѣлая галка?
– Да какъ же: еще на запрошлой масляницѣ, помнишь, повелѣла ты доставить въ твою менажерію бѣлую галку, что проявилась въ Твери. Ну, такъ доколѣ онъ ее не представитъ, дотолѣ ты и не допускай его предъ свои пресвѣтлыя очи.
Государыня усмѣхнулась.
– А что жъ, пожалуй, такъ ему и скажи.
Камеръ-юнкеръ вышелъ, но минуту спустя опять возвратился съ отвѣтомъ, что, по распоряженію его высокопревосходительства Артемія Петровича, тогда-же было писано тверскому воеводѣ Кирѣевскому, дабы для поимки той бѣлой галки съ присланными изъ Москвы помытчиками было безъ промедленія отправлено потребное число солдатъ, сотскихъ, пятидесятскихъ; что во всеобщее свѣдѣніе о всемѣрномъ содѣйствіи было равномѣрно въ пристойныхъ мѣстахъ неоднократно публиковано и во всѣ города Тверской провинціи указы посланы; но что съ тѣхъ поръ той бѣлой галки никто такъ уже и не видѣлъ.
– Пускай пошлетъ сейчасъ, кому слѣдуетъ, подтвердительные указы, – произнесла Анна Іоанновна съ рѣзкою рѣшительностью.
Не отходившая отъ ея кресла герцогиня Биронъ, наклонясь къ ней, шепнула ей что-то на ухо.
– Hm, ja, – согласилась государыня и добавила къ сказанному: – буде-же y Артемія Петровича есть и въ самомъ дѣлѣ нѣчто очень важное, то можетъ передать его свѣтлости господину герцогу для личнаго мнѣ доклада.
Камеръ-юнкеръ откланялся и вновь уже не возвращался.
Между тѣмъ къ императрицѣ подошла камерфрау Анна Федоровна Юшкова и налила изъ склянки въ столовую ложку какой-то бурой жидкости.
– Да ты, Федоровна, своей бурдой въ конецъ уморить меня хочешь? – сказала Анна Іоанновна, впередъ уже морщась.
– Помилуй, голубушка государыня! – отвѣчала Юшкова. – Самъ вѣдь лейбъ-медикъ твой Фишеръ прописалъ: черезъ два часа, молъ, по столовой ложкѣ. Выкушай ложечку, сдѣлай ужъ такую милость!
– Да вотъ португалецъ-то, докторъ Санхецъ, прописалъ совсѣмъ другое.
– А ты его, вертопраха, не слушай. Степенный нѣмецъ, матушка, куда вѣрнѣе. Ты не смотри, что на видъ будто невкусно; вѣдь это лакрица, а лакрица, что медъ, сладка.
– Сласти, Федоровна, для дѣвокъ да подростковъ, а въ наши годы-то что тѣлу пользительнѣй.
– Да чего ужъ пользительнѣй лакрицы? Пей, родная, на здоровье!
– Дай-ка я за матушку нашу выпью, – вызвалася тутъ Буженинова, карлица-калмычка, и, разинувъ ротъ до ушей, потянулась къ подносимой царицѣ ложкѣ.
Но подкравшійся къ ней шутъ д'Акоста подтолкнулъ ложку снизу, и все ея содержимое брызнуло въ лицо карлицѣ.
Новый взрывъ хохота царицыныхъ потѣшниковъ. Не смѣялся одинъ лишь Балакиревъ.
– Ты что это, Емельянычъ, надулся,