канцеляріи болѣе важной матеріей, по сихъ поръ. (Онъ провелъ рукой надъ переносицей). Съ четвертаго же часа ты можешь застать меня на квартирѣ. Жительствую я здѣсь же, въ Академіи, но со двора.
– Покорно благодарю, ваше благородіе; нынче же по вечеру отпрошусь къ вамъ.
– Приходи, приходи, любезный. А господину Шувалову мой всенижайшій поклонъ и привѣть.
Солнце еще не сѣло, когда Самсоновъ поднимался по черной лѣстницѣ академическаго зданія въ верхній этажъ, гдѣ Тредіаковскому была отведена скромная квартирка въ одну комнату съ кухней, часть которой была отгорожена для прихожей. Колокольчика y двери не оказалось; пришлось постучаться. Только на многократный и усиленный стукъ впустилъ молодого гостя самъ хозяинъ. Вмѣсто форменнаго кафтана на немъ былъ теперь засаленный халатъ съ продранными локтями, а вмѣсто парика – собственная, всклокоченная шевелюра; въ рукѣ y него было гусиное перо: очевидно онъ былъ только-что отвлеченъ отъ бесѣды съ сестрицами своими – музами.
– Прошу прощенья, сударь, – извинился Самсоновъ: – я никакъ помѣшалъ вамъ…
– Ничего, любезный, – снисходительно кивнулъ ему Тредіаковскій; – y меня ни часу не пропадаетъ втунѣ; "carpe diem", сирѣчь "пользуйся днемъ, колико возможно".
– А я думалъ уже, не пошли-ли вы прогуляться, да и прислугу отпустили со двора: погода славная…
– "Поютъ птички со синички,
Хвостомъ машуть к лисички"? —
вѣрно; благораствореніе воздуховъ. Но нашъ брать, ученый, бодрость и силу изъ книгъ почерпаетъ. А что до прислуги, то таковой я второй годъ ужъ не держу. Была старушенція, да Богу душу отдала. Съ того дня живу какъ перстъ, самъ себѣ господинъ и слуга.
Говоря такъ, Василій Кирилловичъ прошелъ въ свою комнату и усѣлся за столъ, безпорядочно заваленный бумагами, а Самсонову милостиво указалъ на другой стулъ, дырявый, y стѣны.
– Садись ужъ, садись, да чуръ – съ оглядкой: одна ножка ненадежна.
– Коли дозволите, я вамъ ее исправлю, – вызвался Самсоновъ: – захвачу изъ дому столярнаго клею…
– И благо. Чего озираешься? Не вельможныя палаты. Года три назадъ, еще приватно на мытномъ дворѣ проживающий, погорѣлъ до тла; однѣ книги изъ огня только и вынесъ; омеблемента и поднесь еще не обновилъ.
"Омеблементъ", дѣйствительно, былъ очень скуденъ и простъ. Даже письменный столъ былъ тесовый, некрашенный. Единственнымъ украшеніемъ небольшой и низкой комнаты служили двѣ полки книгъ въ прочныхъ, свиной кожи, переплетахъ.
– А развѣ г-нъ совѣтникъ не испросилъ вамъ пожарнаго пособія? – замѣтилъ Самсоновъ.
Василій Кирилловичъ безнадежно махнулъ рукой.
– Станетъ этакій ферфлюхтеръ хлопотать о русскомъ человѣкѣ!
– А на него и управы нѣтъ?
– На Іоганна-Данилу Шумахера управа? Га! Этому Зевесу и нѣмцы-академики въ ножки кланяются. Одначе, пора намъ съ тобой и за дѣло. Ты грамотѣ-то сколько-нибудь обученъ?
– Нисколько-съ.
– Какъ? и азбуки не знаешь?
– И азбуки не знаю.
– Эхъ,