имени придворнаго банкира Липпмана, бывшаго въ тоже время шпіономъ, наушникомъ и ближайшимъ совѣтчикомъ Бирона, – Петръ Ивановичъ сердито поморщился.
– Не называй мнѣ этого христопродавца! сказалъ онъ. – Деретъ такіе безбожные проценты…
– Охота жъ тебѣ съ нимъ связываться: интригантъ и каналья прекомплектная. Но ты, Петя, смотришь слишкомъ мрачно. Ты забываешь, что y насъ есть Волынскій…
– Да, доколѣ жива государыня, намъ, русскимъ, кое-какъ живется. Книгъ она, кромѣ божественныхъ, правда, не читаетъ, окружила себя бабьемъ да скоморохами; но Артемія Петровича она все же принимаетъ съ докладами. Природнаго здраваго смысла y нея много, да и любитъ она свой народъ. Но разъ ея не станетъ, – прощай матушка Россія! Настанетъ царствіе нѣмецкое. Первымъ падетъ, увидишь, Волынскій; а тамъ и намъ съ тобой придется укладывать сундуки…
– Въ мѣста не столь отдаленныя.
– А можетъ, и въ весьма отдаленныя. Что-то будетъ, братъ, что-то будетъ?!
Со стороны входныхъ дверей донесся сочувственный вздохъ. Оба брата съ недоумѣніемъ оглянулись: въ дверяхъ стоялъ второй ихъ камердинеръ, знакомый уже читателямъ Гриша Самсоновъ.
– Ты чего тутъ уши развѣсилъ? – строго замѣтилъ ему старшій баринъ. – Господскія рѣчи, знаешь вѣдь, не для холопскихъ ушей.
– Не погнѣвитесь, сударь, отозвался Самсоновъ. – Но и y нашего брата, холопа, душа русская и по родинѣ своей тоже скорбитъ.
– А помочь горю все равно тоже не можешь.
– Одинъ-то, знамо, въ полѣ не воинъ; но найдись побольше такихъ, какъ я…
– Что такое?! – еще строже пріосанился Александръ Ивановичъ. – Да ты никакъ бунтовать собираешься?
– Поколѣ здравствуетъ наша благовѣрная государыня Анна Іоанновна, бунтовать никому и на мысль не вспадетъ. Когда же ея въ живыхъ уже не станетъ, да придетъ то царствіе нѣмецкое, такъ какъ же русскимъ людямъ не подняться на нѣмцевъ?
– Вонъ слышишь, Петя, слышишь? – обернулся Александръ Ивановичъ къ младшему брату. – А все ты съ своимъ вольномысліемъ: пускаешься въ бесѣды съ холопьями какъ съ равными…
– А мнѣ, знаешь ли, такая простота ихъ даже нравится, – отозвался "вольномыслящій" брать. – Воочію видишь, какъ пробуждается человѣкъ, какъ начинаетъ шевелить мозгами. Ну, что же, Самсоновъ, говори, надоумь насъ, сдѣлай милость, какъ намъ въ тѣ поры быть, что предпріять.
Добродушная иронія, слышавшаяся въ голосѣ младшаго барина, вогнала кровь въ лицо "холопа".
– Вы, сударь, вотъ смѣетесь надо мной, – сказалъ онъ, – а мнѣ, ей-ей, не до смѣху.
– Да и мнѣ тоже, – произнесъ Петръ Ивановичъ болѣе серіозно. – Говори, не бойся; можетъ, что намъ и вправду пригодится.
Самсоновъ перевелъ духъ и заговорилъ:
– Цесаревна наша вѣдь – подлинная дочь своего великаго родителя: душа y нея такая жъ русская, умъ тоже острый и свѣтлый. И народъ объ этомъ хорошо знаетъ, крѣпко ее любитъ, а про гвардію нашу и говорить нечего: всѣ какъ есть до послѣдняго рядового души въ ней