десятник… Кровь да грязь, невинные души побиты будут… в коли-чествах – страшно подумать… Живодерня, сам знаешь… А самое главное – бессмысленная бойня-то будет… Ах, душа ты, душа моя,– Дьяков сглотнул полынный ком, что морским ежом стоял в горле.– Веришь, брат, жить мне не в радость. Уж лучше сгинуть быстрей… И это тогда, когда земля семян ждет… Да что ж это, Константиныч? Отчего жизнь устроена криво так? Из века в век бойня… Всё о морали толкуем, а где она? Где?! Что двести, триста лет кровь лили, так и ныне за штык беремся… Доколе зверь жить в людях будет? Доколе во кровях гибнуть?
– Ай, опять вы свое, ваше благородие,– десятник хмуро сгорстил рожь усов.– Тошно… вестимо тошно, однако ж сколь душу рвать? Уж что на судьбе написано… стало быть… Вот ты не поверишь, Ляксеич…
– Ты прав, голубчик, я не поверю.
– Да ты погодь, погодь, вашбродие! Ай, опять рукой машете… Ну будя, будя вам. Вы вот сами-то знаете, где вы у меня со своей хмурью сидите?
– Нет, братец. Но знаю, где у меня ты. И не рассчитывай, что я нынче не чаю в тебе души. Лучше отстань. Скверь у меня одна на языке, да и на сердце тож. Что я скажу его превосходительству? Что не смог, не сумел обуздать испанца? Что бес попутал меня, али черт встрял?
– Да полноте, ваше благородие. Мать ее, суку!.. Как есть, так и рубаните. Мы-то, как будто, не в малине сласти искали. При вас были, подтвердим клятвенно, так мол и так – не хочут испанцы лада с нами. Сосуть кровь нашу, твари! А уж на то воля Господня… Хлипкая сия посудина – политика, не для насекомого ума, хотя и у нас в душе свои мажоры с минорами имеются. Ну-с, что вы примолчались, батюшка Мстислав Ляксеич, колосок вы наш золотистый?.. Не боись! Дале как проживать будем – время подскажет. Прикончим давай мы енту разговору. А еж-ли чо, я уж не раз тебе заговорил: пики к бою, сабли вон, и айда. Ужли мы не казаки? Тогда на кой хрен мы тут кобылам хвосты чешем да сталь точим? Наши еще дадут им чистоты. Морду-то им собьем в сливки за Россию-Мать.
– Ладно, будет брехать, Борис Константинович.
Сотник придержал коня, приказав подтянуться – подъ-езжали.
Закат окутал алым воду, горы, леса. Чисто и далеко слышался визг двуручной пилы, распускающей лиственничный брус.
– Прихватить крючки, ремни подтянуть, братцы! —сотник стегнул меж ушей плетью вставшего на дыбы жеребца.– Вот-вот сторожевик в колокол ахнет. Ну, голуби, с Богом.
* * *
– Батюшка наш, Иван Александрович, велели-с вашей милости без промедления к нему в комендантский дом ступать.– Федор Колотыгин, мелко жмурясь глазами, обнял спрыгнувшего с коня сотника.– А ну, отойди, бабы, дайте пройти их благородию-с! Да скотину отгони, Дарья! Куды ты с коровьим навозом?
– Ну, спаси нас, Христосе, угодил! Вернулись наши защитники! – жены и матери приехавших казаков не прятали слез, бросались обнимать своих, растаскивая их по домам; дети сноровисто отгоняли прутками коней и принимались таскать воду для бань; едко и тепло пахнэло дымком, смородиновым листом и мятой.
* * *
– Ну-с, голубчик, и как у нас насчет