Не поминай всуе! – одернул румына Ксаверий. – Искусство – оно человеческое.
– Зато искра – Божья, – парировал Архипенко.
Анж откупорил следующую бутыль. Все с готовностью протянули стаканы.
– За искусство созидающее, – произнес он. – Красиво звучит, но сам я не очень верю.
– Мне сдается, – многозначительно прищурился Дуниковский, – что ты поверишь. Быстрее, чем все мы…
– А есть картины, что убивают, – вдруг встрепенулся Сутин. – У нас в Смиловичах жил один дурачок… кадохэс… Рисовал мелом и углем на заборах. Его били сильно, особенно мясник. Он и меня бил за портрет своего дяди-ребе. Только вот как-то стали люди болеть и умирать. Потом поняли, что мрут лишь те, кому он картинки на стене или на заборе рисует. Наш ребе долго разговаривал с… – Хаим благоговейно ткнул пальцем в небо.
– Чего твой дурак от людей хотел-то? – спросил Архипенко.
– Кто его знает, афорц эн росл! – Хаим сплюнул в траву. – Ребе говорил, что мы нагрешили и нам послано испытание.
– Что было потом? – спросил Анж.
– А так… Его тихо удавили. Жандармы даже не сильно сердились. Урядник поворчал…
– Так-таки и убивали эти рисунки?! – не поверил Дуниковский.
– Да… людям становилось душно, синели… а после смерти картинки сразу пропадали.
– Может, он сам их незаметно стирал?
– Да его в доме заперли и не выпускали. Нет-нет. Я сам смотрел потом – совсем нет следа от мела. Совсем. Никакого. Даже в трещинках. А меня предупредили: если буду рисовать, то как и его… Я тогда убежал в Минск.
– А что было на его картинах? – поинтересовался Бранкузи.
– Он рисовал сов, – ответил Сутин и поморщился, – только не настоящих, а страшных.
Холодок пробежал по спине Анжа. Художник быстро набросал пучеглазое существо с мощными когтями и крыльями – то, которое явилось ему в недавнем видении.
– Похоже?
Сутин с удивлением ткнул пальцем в рисунок.
– Да, такие. Но эти добрее. А клювы у тех были открыты. Как ты… вы… узнали?!
– Можно на «ты», – разрешил Анж и вздохнул. Нечто страшное, уже два дня тревожившее его сознание, приобретало реальные формы.
– Дай-ка! – попросил Дуниковский. – Я покажу знакомому орнитологу. Анжей, а ты-то где их видел? Таких в парижском зверинце нет.
– Не надо нести твоему ученому! – Бранкузи отобрал рисунок у Дуниковского. – Ястребиная сова. Я румын, мы много знаем о совах.
– И о летучих мышах, что сосут кровь, – замогильным голосом простонал Архипенко.
– О них тоже, – без смущения подтвердил Константин. – Такова у нас природа. И… как по-русски… порода.
– Фу ты, жутко, – Дуниковский вздрогнул. – А уже вечереет.
– Я люблю, когда страшно, – произнес Сутин. – Работать лучше. И когда хорошо – тоже.
– У Влада Цепеша в замке были картины, – сказал Бранкузи. – Портреты предков. Только их сожгли лет сто назад. Думаю, правильно сделали.
Румын снова