новую упаковочку молотого арабского! – девушка быстро поднялась и, сверкнув напоследок заискивающей улыбкой, удалилась. Серафима проводила её взглядом и обернулась, пряча тревогу потемневших глаз в ноябрьских сумерках, неожиданно постучавшихся в большое овальное окно. Сердце тяжёло тронулось, как переполненный состав на рельсах, постепенно набирая скорость, по мере того, как она приближалась к лестнице, ведущей к неминуемой встрече. Дутые ступени ни обронили ни одного скрипа под её ногами, предательски кончаясь. Серафима была готова ощущать их деревянную мощь ещё очень долго, лишь бы не ощутить в своих холодных пальцах оловянную ручку заветной двери в спальню…
– Тук тук… – она не узнала свой осипший испуганный голос, как и не узнала мужчину, лежавшего в постели. – Я тебя не разбудила?
– Фимочка… Ты пришла! – старик со свистом выдохнул и попытался приподняться в постели.
– Нет, нет, я помогу. – женщина подхватила грузное слабое тело и сразу же упала на колени и прильнула к ладони отца. Незнакомая увесистая рука всё ещё источала до боли запомнившийся аромат из детства: едкий запах табака, свежей газеты и болотистого торфа*. Только сейчас к этому ностальгическому букету прибавился специфический запах медикаментов и выстиранного постельного белья. Её губы дрогнули, и женщина сжала глаза, лишь бы не дать отчаянному порыву слёз окропить руку отца. Только сейчас она почувствовала всю тоску и боль, которых, как узников, прятала где-то глубоко в сердце.
– Ну, ну… Фима, не расстраивай старого и немощного… – чуть дыша, боясь спугнуть эту долгожданную минуту, проговорил Григорий. – У тебя лоб холодный. Всё тот же, любимый, маленький лобик. – Отцовская рука дотронулась до мягкой пшеничной макушки и требовательно дёрнула подбородок, чтобы увидеть родное лицо дочери.
– Отец, не надо, я сейчас слабее тебя… А плакать не хочу, ни к чему это всё… – женщина убрала его руку и отвернулась, силясь не заплакать. Она мысленно пыталась загнать в угол острую вину и болезненную гордость, осознавая и злясь, что она сама подверглась их беспощадной атаке. Но она была обезоружена.
– Ты меня не перестаёшь удивлять. Всё это время держалась молодцом, не подпускала отца практически ни на шаг, я уж думал, твоя обида, как и твоя воля – железная и горькая, не пробьёшь и не подсластишь, а сейчас…
– Всё ещё любишь констатировать факты… Я же знаю себя, как и знаю тебя. Я бы не дошла до конца, если бы позволила себе встречи с тобой. – она медленно поднялась с колен и присела напротив мужчины. Её сухие глаза были непроницаемы и спокойны, всё в её чертах говорило: я позволила себе эту слабость, но ненадолго.
– Ну ты хотя бы с миром пришла, дочка? – со снисходительной улыбкой спросил Григорий.
– Я не та, которую ты отпустил, отец. Я не пришла исправлять свои ошибки, которых вовсе не совершала. – женщина заботливо поправила скомкавшееся одеяло и добавила, со всей серьёзностью любящей дочери, – Я пришла с намереньем поставить тебя на ноги.
***
Потянулись долгие