который смог её первым увезти из отчего дома, примерно пятнадцать лет назад, в усадьбе Ясная поляна, которую посещала ради написания своей статьи для курсов журналистики. Она прохаживалась в этом лёгком шёлковом платье, ласкающем при каждом движении её плечи и спину, по берёзовому «прешпекту», отстукивая маленьким каблучком лёгкую дробь. По левую сторону от «прешпекта» находился Большой пруд, к которому был устремлён задумчивый взор юной Серафимы, которая даже не догадывалась о том, что она сама, подобно этому пруду, приковала к себе взгляд молодого светловолосого парня со смеющимися глазами поодаль от неё. Она обратила на него своё кроткое внимание, лишь тогда, когда услышала уже у дома Волконского, прибившись к местной экскурсии, за своей спиной: «Ну тебя, Костик, мы сюда усадьбу приехали смотреть, а ты на баб пялишься!». Обернувшись, она встретилась глазами со своим будущим мужем и со смущением поняла, что стала виновницей его нерасторопности. Ощущая, как это платье снова с нежностью коснулось её стана, Серафима улыбнулась самой себе в зеркале, воспоминаниям и ему, своему Косте. Уже через пару минут она поспешно снимала с себя наряд, комкая его в дрожащих руках. Теплота шёлка на её плечах сменилась содроганиями. Она плакала в первый раз с тех пор, как оказалась дома, она плакала и жалела себя, жалела свою потерянную жизнь. Жизнь вдовы и обиженной дочери. Когда она спускалась из своей некогда любимой и уютной комнаты, Серафима вновь столкнулась с Милой, и та, в свою очередь, одарив женщину беспокойным и смущённым взглядом, спросила:
– Серафима Григорьевна, что-то случилось? У Вас глаза на мокром месте…
– Да воспоминания нахлынули, а я им поддалась, вот и расчувствовалась, сама знаешь, как это бывает в моём возрасте.
– Вы ещё такая молодая и красивая, Вы бесспорное украшение этого дома! – начала свою привычную трель Мила, – Григорий Петрович расцвёл душой и телом с Вами! А воспоминания – это всегда замечательно, грустно, когда их вовсе нет. – девушка мягко положила ладонь на плечо женщины и улыбка солнечным зайчиком сверкнула на пухлых губах.
– Вы правы, Мила. Но порой от некоторых воспоминаний хочется убежать… – женщина осеклась во избежание любопытных расспросов девушки, и вздохнув, добавила – Я пойду лучше проверю, как отец.
– Ага, я пока накрою на стол, приходите скорей, не привычно обедать одной.
Григорий Петрович лежал с открытой книгой на вздымающемся от тяжёлого дыхания животе с полуприкрытыми глазами, как старый шпион. Женщина тихонько прошла по ковру и села на край кровати, вглядываясь в постаревшее и тревожное лицо отца. Её рука коснулась книги, когда мужчина поймал её раскрытую ладонь и поднёс к губам, подарив мягкий отеческий поцелуй.
– Фимочка, как хорошо, что ты рядом, девочка моя! – горячо прошептал он, и потемневшие губы привычно улыбнулись, от чего хмурые линии носогубных складок растянулись в причудливые ручейки.
– А как же