есть? – спросил шеф, не скрывая, что ничего не понял.
– Разве жандармы вам ничего не говорили?
– Какие жандармы? Объясните, пожалуйста.
– Это началось месяцев шесть тому назад… звонил телефон, и на другом конце провода молчали… Три ночи подряд, в одно и то же время, ровно в половине четвертого утра.
Отец Амбры и Алисы оглядел всех по очереди, прежде чем продолжить.
– Я прекрасно помню… девочки были на занятиях. В первый раз мы решили, что это с ними что-нибудь случилось, и запаниковали.
Он помолчал, стиснув зубы.
– Во второй раз я уже знал, что мне никто не ответит, и сказал в трубку: «Вы, наверное, ошиблись номером». Не спрашивайте меня, почему, но я знал, что это не сумасшедший… И потом, в трубку кто-то еле слышно дышал. Все это происходило в самой середине ночи… А в третий раз я спросил того, кто был на другом конце провода, что ему надо, и попросил оставить нас в покое. Как и раньше, ответа я не услышал.
– И у вас нет мысли, кто это мог быть?
Отец отрицательно покачал головой.
– И все прекратилось?
Тот снова мотнул головой.
– Он снова позвонил. Через несколько недель… Это были выходные, и девочки приехали домой. Он сказал: «Могу я поговорить с Амброй или с Алисой?» Половина четвертого утра… Я спросил, кто он такой и знает ли, который час. Он повторил: «Могу я поговорить с Амброй или с Алисой?», словно ничего не услышал. Я сказал, что сейчас повешу трубку, а он повторил еще раз: «Могу я поговорить с Амброй или с Алисой»? Тогда я пригрозил, что сейчас вызову жандармов. И он сказал: «Передайте Амбре и Алисе, что они скоро умрут».
Сервас увидел, как в глазах отца снова отразился страх, тот самый огромный, неизмеримый страх, что он пережил той ночью.
– В эту ночь телефон звонил раз десять. Девочки проснулись. Все были напуганы. И я его в конце концов отключил.
– Он еще звонил?
– Да. Каждую субботу, в половине четвертого утра, когда девочки были дома. Несколько недель подряд… В конце концов я начал вообще отключать телефон перед сном.
– Вы спрашивали девочек, может, они предполагали, кто это мог быть?
Отец покачал головой.
– Они сказали, что не имеют ни малейшего понятия.
– Вы известили об этом жандармерию?
Он снова кивнул.
– Ну и?..
Его снова охватил гнев.
– Никаких известий с их стороны. Они сказали, что ничего не могут предпринять.
– Вы можете описать голос в трубке?
– Мужчина… молодой… лет двадцати, может, тридцати, но как узнаешь… Он говорил очень тихо.
– А вы смогли бы узнать этот голос?
Он с сомнением покачал головой.
– Вряд ли… Да нет, я же вам уже сказал, он говорил очень тихо.
– Благодарю вас, господин Остерман.
– Это еще не всё…
Голос его задрожал от гнева и укоризны, глаза засверкали.
Ковальский резко вскочил, словно ему дали под зад.
– Вот