в нем кишмя кишат жители всех стран мира.
В конце концов я вернулся в отель и обнаружил, что Дэвид уже уехал, оставив мне все номера для связи – факса, электронной почты и обычного телефона.
«Пожалуйста, свяжись со мной завтра вечером, – просил он в записке. – К этому времени у меня будет для тебя информация».
Я поднялся наверх, чтобы подготовиться к путешествию домой. Я не мог торчать здесь в ожидании встречи с этим сумасшедшим смертным. И Луи – я должен обо всем рассказать Луи. Конечно, он не поверит, что такое возможно, и тут же выскажет свое мнение. Но он поймет, насколько заманчива эта идея. Уверен, он поймет.
Я оглядывал комнату, пытаясь определить, что еще нужно взять с собой, – ах да, рукописи Дэвида... Но не прошло и минуты, как на столике у кровати я увидел самый обычный конверт. Его прислонили к огромной вазе с цветами.
«Графу фон Киндергартену» – твердым мужским почерком было написано на нем.
Едва увидев конверт, я понял, что это послание от него. Текст написан от руки – тот же твердый характер письма, буквы глубоко врезаются в бумагу:
Не спешите. И не слушайте своего глупого приятеля из Таламаски. Увидимся завтра вечером в Новом Орлеане. Не подведите меня. Джексон-сквер. Там мы договоримся о нашем личном эксперименте. Думаю, вы понимаете, что поставлено на карту.
Искренне ваш,
– Раглан Джеймс... – я прошептал это имя вслух. – Раглан Джеймс. – Имя мне не нравилось. Как и его обладатель.
Я набрал номер портье.
– Эта система факсовой связи, которую недавно изобрели, – спросил я по-французски, – она у вас есть? Пожалуйста, объясните, как ей пользуются.
Как я и надеялся, точное факсимиле записки можно было отправить по телефону из офиса отеля на лондонский аппарат Дэвида. Теперь Дэвид получит не только информацию, но и образец почерка – может быть, это окажется полезным.
Прихватив с собой рукописи и записку Раглана Джеймса, я спустился вниз, остановился у стойки администрации и подождал, пока текст отправят по факсу, взял записку обратно и отправился в Нотр-Дам, чтобы немного помолиться и таким образом попрощаться с Парижем.
Я обезумел. Совершенно обезумел. Никогда прежде я не чувствовал себя столь безмерно счастливым! Я стоял посреди запертого в поздний час темного собора и вспоминал, как много десятилетий назад впервые переступил его порог. Перед церковными дверями тогда еще не было большой площади – только маленькая Пляс-де-Грев, втиснутая между покосившихся зданий; не было тогда и современных огромных бульваров, на их месте тянулись широкие грязные улицы, которые казались нам великолепными.
Я вспомнил синее небо и постоянное ощущение голода, настоящего голода – по хлебу и мясу, и чувство опьянения хорошим вином. Я подумал о Никола, моем смертном друге, которого очень любил, – как же холодно было в нашей мансарде! Мы с Ники спорили, совсем как сейчас с Дэвидом! Как давно все это было!
Казалось, мое долгое существование с тех пор было непрекращающимся страшным сном, захватывающим кошмаром