офицеры. Через Москву, Владимир и Пермь до Томска они добрались довольно скоро, но дальнейший путь потребовал и сил, и времени, и настоящего упорства. Сибирские реки стали выходить из берегов: весна была ранней, стремительной.
Пересаживаясь с розвальней на брички, с бричек на коней, путники добрались до Иркутска. Дом губернатора они нашли легко, стоял он в центре города, недалеко от храма.
– Рад, очень рад видеть вас, – распахнул руки граф Муравьев и крепко обнял Игнатьева, – Таким я и представлял себе посланника в Китай: статным, молодым, красивым.
Через минуту они входили в просторный, освещенный многоярусными люстрами зал торжественных собраний.
– Прошу любить и жаловать, – обратился граф ко всем собравшимся, – Игнатьев Николай Павлович, надежда нашей дипломатии, самый молодой генерал России! – Тут он так лукаво восхищенно указал присутствующим на парадный мундир гостя, что все уставились на его новенькие аксельбанты и погоны.
– Браво! – выкрикнул кто-то звонким голосом.
Николаю показалось, что добрейший хозяин Восточной Сибири столь щедр на похвалу и хлебосолен оттого, что, коль случится утвердить пограничный трактат, подписанный им и маньчжуром И Шанем, войдёт граф Муравьёв в отечественную историю не только как администратор, но и как собиратель земли русской, и пожалован будет ему благозвучный титул: граф Амурский, а доведётся, так и князем нарекут. Подумать только! Князь Муравьёв-Амурский, ваша светлость. Останется вот столько до величества. Эх, только б утвердили договор!..
Живо представив себе честолюбивую картинку, Игнатьев скромно улыбнулся и поднял бокал с шампанским.
После ужина хозяин дома и его гость уединились в просторном светлом кабинете с высокими потолками и богатой библиотекой.
– Курите? – поинтересовался граф Муравьёв, предлагая дорогие сигары в полированном ящике с серебряными уголками.
– Нет, – отказался Николай. – У нас в роду никто не курит.
– Похвально, – сказал хозяин кабинета и оставил сигары открытыми. – Я сам, если по совести, курю больше для форсу. Император наш, вы знаете, любитель подымить, да и великие князья ему под стать, так невольно втянешься, привыкнешь: что-то вроде мужской солидарности, – быстро заговорил Муравьёв, не скрывая оправдывающегося тона. – Общение требует жертв.
Игнатьев сделал жест рукой: мол, что поделаешь! – и улыбнулся:
– Не самый страшный грех. Куда страшнее зависть и гордыня.
– Да ещё глупость, потакающая им, – оживился граф, найдя в предложенной для разговора теме широкий стратегический простор. – Говоря о своеобразии человеческих типов, можно признать, что русак – босяк, а китаец что заяц: петлять петляет, а новой дороги боится. Китаец сызмала уверен: раньше было лучше. Правящая династия маньчжуров придерживается политики самоизоляции и самовосхваления. Исторического целомудрия.
– Я полагаю, – со свойственной ему запальчивостью сказал Николай и порывисто захлопнул крышку сигарного ящичка, – Лондон лишит