По возвращении демонстрантов ко дворцу Кшесинской часть кронштадтцев заняла Петропавловскую крепость. Защитники Временного правительства предполагали начать правильную осаду: должны были быть новые жертвы. Но вскоре же начались переговоры о возвращении кронштадтцев в Кронштадт. И здесь, в этих переговорах, рельефно выявилась физиономия военной комиссии: то она соглашалась на условия кронштадтцев, то меняла их, то соглашалась ждать до определенного часа, то представляла ультиматумы. В конце концов, кронштадтцы прибыли в Кронштадт, переписанные и без оружия; кроме того, кронштадтцы должны были согласиться на арест Раскольникова и Ремнева, на обыск в редакции газеты «Голос Правды». Таким образом, выступление кронштадтцев кончилось поражением. Совет должен был уступить. Но в Кронштадте большевики не испытывали того, что приходилось испытывать их товарищам в Петербурге. Например, в воскресенье 16 июля товарищ Веник мог свободно читать в бывшем Летнем морском собрании лекцию на тему «Социализм и классовая борьба»; затем этот же товарищ, принимавший участие еще в подпольной работе, выступал в ряде лекций ярко большевистского направления; кроме того, состоялись лекции товарища Стель и некоторых других партийных работников.
30 октября 1917 года в Совете рабочих депутатов обсуждалась фраза Керенского: «Кронштадт потерял всякую боеспособность, довольно играть вольно и невольно в руку немцев, средства обороны в Кронштадте уже не все на месте».
На это обвинение Кронштадтский исполнительный комитет ответил опять-таки обращением ко всей России, обращением сильным, могущественным, интересным еще и потому, что в этом обращении был подведен итог тому, что произошло.
«Товарищи и граждане, – так начиналось воззвание, – в газетах от 1 октября была опубликована телеграмма министра председателя Временного правительства Керенского главнокомандующему армиями Северного фронта (телеграмма эта приведена выше). Товарищи и граждане! – продолжало воззвание кронштадтцев, – в грозный час испытаний министр председатель осмелился перед лицом всей революционной России и всего мира бросить темный и тяжкий навет на революционный Кронштадт.
Мы говорим – темный навет, ибо министр Керенский никаких доказательств, никаких объяснений в подтверждение этого навета не приводит.
Мы говорим – тяжкий навет, ибо министр Керенский утверждает, что кронштадтцы „вольно или невольно играли в руку врагу". Разве может быть сильнее обвинение, чем обвинение в вольной или невольной измене стране и революции, в вольном или невольном предательстве? Ибо играть в руку врагу, значит предать революцию врагу. Нельзя придумать более тяжкого обвинения, чем обвинение в измене и предательств.
Не только в грозный час испытаний, но и при всяких условиях клеймо предательства и измены является тягчайшим позором тому, на кого оно наложено.
Но вместе с тем велика и ответственность того, кто берет на себя смелость наложить позорящее клеймо.
Товарищи!