были согласны в одном: есть вопросы, которые нельзя поднимать, есть вещи, которые нельзя говорить просто потому, что они шокируют других людей.
Подъем либерализма в XIX в. основывался на идеях Просвещения XVIII в., которые, в свою очередь, были вдохновлены научной революцией XVII в. А научную революцию стимулировала готовность таких людей, как Галилей и Ньютон, подвергать сомнению традиционные представления своего времени. В эпоху Просвещения любая догма, любой институт – от божественного права королей до власти церкви – могли стать объектами критики. Даже само существование Бога было поставлено под вопрос. Дерзость мыслителей Просвещения, осмелившихся усомниться во власти государства и церкви, выступить против института рабства и пропагандировать равные права для женщин, оскорбляла чувства множества людей. Но именно эти вопросы и сомнения способствовали возникновению наших либерально-демократических институтов. Как только мы начинаем запрещать определенные вопросы и другие акты свободного выражения мнений под тем предлогом, что они оскорбительны для некоторых групп людей, мы рискуем отречься от самых принципов, на которых должна покоиться либеральная демократия.
Токвиль придавал большое значение той роли, которую городские собрания Новой Англии играли в демократической системе Америки, и тому, как участие в этих собраниях помогало развитию знания и добродетели, необходимых хорошему гражданину: «Сила свободных народов заключена в муниципальных институтах. Городские собрания являются для свободы тем же самым, чем начальные школы являются для науки; они открывают людям доступ к свободе, учат пользоваться ею и получать удовлетворение от этого. Народ может создать свободную форму правления, но без муниципальных институтов она не может обладать духом свободы» (de Tocqueville [1835] 1945, p. 63)[24].
В XIX в. основная часть важных для американцев административных решений принималась на местном уровне. Даже еще в 1929 г. все федеральные расходы составляли лишь 3 % национального дохода и едва дотягивали до 40 % от расходов штатов и муниципальных единиц. В наше время относительные размеры федерального, штатного и местного секторов стали прямо противоположными[25]. Смещение экономической активности властей с уровня штатов и муниципальных единиц на федеральный уровень снизило способность граждан контролировать свои власти. Кроме того, активность властей переместилась с уровня, вызывающего наибольшее доверие – местного – на уровень, вызывающий наименьшее доверие[26].
В Европе, за примечательным исключением Швейцарии, положение еще хуже. Муниципальные власти обычно почти не имеют полномочий в таких областях, как налогообложение и государственные расходы. Бывший спикер Палаты представителей Тип О’Нил однажды сказал, что «вся политика является местной»; эта формулировка – очевидное преувеличение, но в любом случае она применима