Грозненские миражи. Константин Семенов

на них, улыбнулся и показал язык. Его мама, увлечённо беседующая с соседкой, ничего не заметила.

      – Что слышать, Павлик? Что? – Аня понизила голос до свистящего шёпота и, подделываясь под его интонации, повторила: – «Анечка, я не хочу. Давай не пойдём». На вечер не пойдём, на танцы не пойдём! Никуда не пойдём!

      – Не передёргивай! – тоскливо попросил Пашка. – И на вечер ходили, и на танцы.

      – И каждый раз тебя приходится упрашивать. Почему я должна тебя упрашивать? Почему ты никуда не хочешь?

      – Потому, что хочу быть с тобой, и мне никого больше не надо.

      – Господи! – вздохнула Аня и недовольно встряхнула головой. – Павлик, это же детский сад! Я тоже хочу быть с тобой, мы и есть с тобой. Но невозможно же быть только вдвоём.

      – Почему? – спросил Павлик, уже предчувствуя ответ.

      – Потому, что невозможно строить отношения только с одним человеком. Мы не в вакууме.

      – Не в вакууме, – повторил Пашка, и солнце стало ещё темнее. – А когда-то ты говорила, что тоже хочешь в чёрную дыру…

      – Павлик! – удивилась Аня. – Это же просто слова. Красивые, но слова!

      Солнечный день окончательно померк, деревья хищно тянулись ветками, словно желая схватить и утащить в этот мрак. Листья светились мерзким ядовито-жёлтым светом. Почему-то стало трудно дышать.

      – Слова…

      – Ты обиделся? – почувствовала Аня. – Павлик, ну нельзя же так. Нельзя так на всё обращать внимание, это же…

      – У тебя новые духи? – тихо перебил Пашка.

      – Только заметил? Это же ещё со дня рождения!

      У соседней скамейки теперь копошились двое малышей: собирали из опавших листьев большую кучу, потом с хохотом её разбивали и собирали снова. Дети играли самозабвенно, не замечая никого и ничего вокруг. «Словно в вакууме», – подумал Пашка.

      – Заметил… давно, – говорить тоже становилось трудно. – Невозможно было не заметить и духи…