Наша борьба. 1968 год: оглядываясь с недоумением. Гётц Али

[104].

      Модель демократических советов, которую пропагандировали радикально настроенные студенты, фактически отсылала к романтическим представлениям Хайдеггера о желательном устройстве общества. «Безликие», «оторванные от жизни» парламенты, созданные по принципу представительства, молодежь мечтала заменить советами (Sowjets), которые в любой момент можно переизбирать. Такие учреждения должны были объединить интересы небольших, обозримых сообществ – отдельных предприятий, жилых округов, высших учебных заведений, – а на более высоком уровне сотрудничать друг с другом «на паритетных началах». Эта концепция таит в себе пассеистическую мечту о старом добром сословном государстве. Как и она, фантазии о советах исходили из представления о неподвижном состоянии современных индустриальных обществ: в предприятиях видели статичные, сравнительно небольшие и устойчивые единицы экономики, а не хозяйственные подразделения, которые вынуждены, чтобы не потерпеть крах, безостановочно расширяться, искать партнеров в разных странах мира, постоянно изменять ассортимент продукции и местоположение производства. Идея демократических советов была продиктована страхом перед слишком быстрыми переменами, перед свободой как таковой, она была обусловлена потребностью в регрессии, защищающей от грозного будущего, дарующей стабильность, «мнимую теплоту стойла», которую обеспечивают ясные и предсказуемые общинные отношения.

      Об этой одержимости неподвижностью свидетельствует беседа, состоявшаяся в октябре 1967 года между Руди Дучке, Берндом Рабелем и Кристианом Землером, с одной стороны, и Хансом Магнусом Энценсбергером – с другой. Без тени иронии революционный квартет рисовал желанную картину общества, состоящего сплошь из небольших коллективов, «свободных от обезличивания» и «численностью не более двух-трех тысяч человек, которые, таким образом, не утрачивают непосредственной связи друг с другом». Все четверо участников, нисколько не шутя, пришли к выводу, что «стоит и вправду взвесить вопрос, не следует ли людям проживать на фабрике». Примеры подобной практики они почерпнули в истории Парижской Коммуны 1871 года и какой-то итальянской стачки 1920 года[105].

      Потребность в теплоте «сословной» сплоченности сказалась – и сказывается по сей день – на облике левых демонстраций: за колонной учительского профсоюза следует колонна геев и лесбиянок, далее, плотно сомкнув ряды, идут врачи, борющиеся с атомной угрозой, «красные медсестры», сквоттеры, Совет по освобождению женщины[106], объединение «Серо-зеленые пантеры»[107], альтернативная левая группа одного из городских районов, фронт инвалидов-колясочников, хозяева небольших магазинов, следующих принципу справедливой торговли, экофермеры левых взглядов и т. д. и т. п.

      Постоянно звучавшее в 1967—68 гг. требование равного – по одной трети – представительства профессоров, ассистентов и студентов в органах университетского самоуправления вытекало