ее спорить, задержать ее хотя бы ненадолго, словно просит у палача пару лишних минут. Значит, он уже отчаялся? Да. Как будто этого и ожидал. Но счастье-то, счастье, которое теперь для нее ничего не стоит!
– Послушай, – сказал он, – мне кажется, эта твоя любовь к Краймонду – вещь несерьезная, чуть ли не какая-то глупость, никак с реальной жизнью не связанная. Вы как двое сумасшедших, которые рвутся быть вместе, но не способны понять один другого…
– Сумасшедшие, да, но мы друг друга понимаем.
Глаза Джин снова расширились, и она тяжело вздохнула, дотронувшись до груди и качая головой.
– Дорогая моя… когда ты в прошлый раз все же передумала, на то были веские причины.
– Не помню каких-то причин, кроме одной – любви к тебе, и я все еще люблю тебя… но… а, не стану повторяться…
– Если б только у нас были дети, ты бы держалась реальности, а так мне никогда не удавалось убедить тебя, что все это реально. Ты была своего рода гостьей.
– Перестань повторять насчет детей.
– Я уж много лет не повторяю.
– Хорошо, мы никогда не играли в эту игру – мужа и жену, которую ты называешь реальностью. Что абсолютно не мешало нам любить друг друга…
– «Абсолютно»?
– Извини, все, что я сейчас говорю, должно быть, кажется грубым и глупым, это признак того, как кардинально изменилось положение, что я даже не могу говорить с тобой нормально. Но ты понимаешь…
– Ты ждешь, чтобы я и прекрасно понимал тебя, и любил настолько, чтобы не возражать против твоего ухода к другому, причем второй раз!
– Прости, дорогой, мне очень жаль. Знаю, такая рана не лечится. Но это неизбежно. И… тебе это не принесет ничего хорошего… у меня тоже по-настоящему нет будущего… в этом смысле ни о каком будущем тут вообще речи не идет.
– Ты оставляешь мне будущее – одинокое и изуродованное. Но и тебя саму ждет отвратительное рабское будущее, ежедневное, ежеминутное… не говоря уж об остальном, твоя глупость меня просто поражает. – Дункан с заметным трудом выбрался из кресла. – Стоит мне подумать о твоем увлечении, представить тебя с Краймондом, и меня охватывают ненависть, ужас и омерзение.
– Прости. Да, это кошмар. Резня, бойня. Прости. – Она открыла дверь. – Слушай… не пей… больше не пей сейчас, перетерпи.
Дункан ничего не сказал, отвернулся и отошел к окну. Джин секунду смотрела на него, на его широкую спину, сгорбленные плечи, болтающуюся рубаху. Потом вышла и закрыла за собой дверь. Бросилась в свою спальню и отчаянно принялась наспех запихивать вещи в небольшой чемодан. Сбросила кимоно и надела юбку. Тщательно, без изысков, подкрасилась. Когда она разговаривала с Дунканом, лицо ее было непреклонным и спокойным, таким, каким должно. Лицо, отражавшееся сейчас в зеркале, было безумным, растерянным, судорожно подергивалось. Все время, пока она собирала чемодан, одевалась, подкрашивалась, ее била дрожь, подбородок неудержимо трясся, из горла вырывалось тихое рычание. Она надела пальто, нашла сумочку, секунду постояла, успокаивая дыхание. И вышла из квартиры.
Дункан, который смотрел сквозь