увядал, а я не мог не упиваться его красотой. И тогда я впервые нарисовал. Это запрещалось. Всё, что не было связано с творчеством и наложенной на тебя должностью, было под запретом. Если бы я распотрошил лягушку, это было неплохо для меня. Совсем не плохо. Но всё остальное оставалось для Дубликата. Ты будешь дворником, а твой Дубликат будет всемирно известным художником. А ты всего лишь тень. Мир обернулся чудесным местом, где людям больше не нужно было бороться за место под солнцем. Это место занимает твоя копия. Тот, кем бы ты мог быть. Но никогда не будешь.
Но так ли чудесно я чувствовал себя в тот момент, когда впервые осознал, что сделал что-то ужасное? Мама шила одежду. Она была швеей на дому, шила обычную одежду для людей. Ее Дубликат был популярным тренером для семей с проблемами. Рассказывал, как правильно жить. Знаю, все это сложно понять, если вы не живете в таком мире. Но люди-то всегда одинаковые: им нужно что-то одевать и есть. Мир меняется не за одну секунду, знаете ли. Все это происходит медленно, и ты не успеваешь это уловить. Примерно, как и момент, когда цветок распускается. Когда смотришь на это непрерывно, то ничего не замечаешь. Никаких изменений. Когда же закрываешь глаза на миг… Бац! Он уже открылся. Почти магия. Невероятно. И если бы вот так в жизни можно было бы закрыть глаза примерно на лет двести, а затем открыть их, произошло бы то же самое. Но это невозможно. Приходится следить, но ничего не замечать.
И я подошел к маме.
– Я работаю, Ной, – произнесла она тихо и вкрадчиво, не желая выказывать недовольства. Но я не ушел. И даже не тронулся с места. Не знаю, что мною овладело. Это было похоже на одержимость. Как одержимость матери своим новорожденным ребенком.
Мама поняла, что я все еще стоял за ее спиной. Она прекратила шить. Аппарат перестал издавать ритмичный шум, похожий на звук взлетающего самолета. Она вздохнула и спросила:
– Что ты хочешь?
– Посмотри, – я произнес это ровно, пытаясь заглушить свои эмоции, слегка отстраненно и глухо.
Она повернулась на своем вращающемся кресле. Мама всегда была лихорадочно эмоциональной, чувства ее были не сдержаны и ритмичны. Смех иногда превращался в ярость. Бросив беглый взгляд на меня, она застыла, как вкопанная, когда увидела клочок бумаги с неловким и неумелым изображением цветка. Некоторое время – оно показалось мне бесконечностью – мать просто сидела неподвижно. Я думал, что она изучает мое творение. Я решил первым прервать это долгое молчание.
– Это для тебя.
Я подошел еще ближе и протянул рисунок. В какой-то момент моя рука дрогнула, но рука матери молниеносно перехватила ее, сильно сдавив запястье. Ее оцепенение быстро сменилось, казалось, она просто надела другую маску, вот так всё быстро произошло.
– Что это? – она повысила голос, но не кричала.
В испуге я выронил бумажку, и та медленно парила в воздухе, пока не приземлилась на мягкий ковер в рабочем кабинете.
Мама не переставала держать меня за запястье.
– Что