до мелочей. Всё стоит на своих местах, но всё же, что-то не так, как было при матери.
– Где тут можно повесить шинель? – спросил он отца, принявшегося разжигать печку.
– Да сбрось куфайку, – кивнул отец на угол, где висела его одежда. Видя замешательство сына, сам подошёл и скинул на пол старую, лоснящуюся телогрейку. Заметив пристальный взгляд сына на этой одежонке, пояснил: – Её к поросятам одеваю.
– Купи новую, стоит она копейки. Зачем такую грязь на себе носить, – не удержался сын от замечания.
– Поросятам я в ней люб боле, – перевёл на шутку разговор отец и, кивнув на ноги Александра, сказал: – В такой обувке нонче можно ног лишиться. Мороз ночами жмёт до сорока, и ветер откуда-то взялся, раньше-то его здесь никогда не бывало. На Половинке, в Хоготе ветры были страшные, помню, как под груз ходили. А у нас всегда тихо было. Бывало, подъезжаешь к деревне, а она вся в столбах дыма, так свечой и стоит. – Отец наполнил гнутым черпаком чайник и поставил его на печку. – Я думаю, – продолжал он, подкладывая дрова на взявшийся огонек из лучин, – это все из-за того, что весь лес повырубали. Раньше он тут вот, сразу же за огородами был, медведи бродили, деда твоего Степана в ста саженях от усадьбы заломал, еле спасли. За тетеревами и рябчиками, как в курятник, ходили…
Александр сто раз уже слышал жалобы отца на бесхозяйственность, на близорукость руководства, не способного умно управлять государством, на людей, которые постепенно превращаются в рвачей и думают только о себе…
– Я видел на кладбище огонь, – перебил отца.
– Калошиха вчера померла, – помедлив, отец добавил: – От сердца… Недавно хоронили сына Митьки Кокорина, в Ав-авганистане тоже убили. То с востока везли, теперь с другой стороны везут. Неужель нельзя не воевать, не убивать, люди же ведь? – отец сосредоточенно скрёб ногтем клеёнку, потом мягко выругался, заметив, что старается напрасно: на клеенке чудом уцелел, не стерся с годами, лепесток рисунка. – Сам-то как теперь? Здоровый, али как? – не поворачиваясь к сыну, и втянув голову в плечи, как бы прислушиваясь к своему голосу, спросил отец.
– Здоровый, здоровый, пап! – хотел убедить отца Александр в несуществующем, но того трудно было провести.
– Худой ты, – только и сказал отец, и тяжело вздохнул.
– Это не страшно. Были бы кожа да кости…
– И то правда, только… – отец хотел сказать сыну, что изменился он, и седина пробилась, но не стал лишний раз напоминать ему об этом, и без того не блещет весельем от встречи, как бывало, его сын.
– Надолго сюда? – спросил он, бросая на сковороду кусочки мелко нарезанного сала.
– Дней двадцать поживу.
– А туда не поедешь?
– Нет, не поеду.
– А в этот, как его? В Авганистан свой?
– Туда поеду. Бросил там своих, и не знаю, что с ними…
– Без тебя там никак не обойдутся? Может, хватит с тебя?
– Теперь не страшно. Есть такая теория, по которой выходит, что второй раз уже не подстрелят, – высказался