номера могу порекомендовать: как раз на Ярмарке, пока она не закрылась до следующего года. Справа электротеатр, слева просто театр, напротив – ресторан с музыкой.
Клим покачал головой.
– У меня собственный дом на Ильинке – наискосок от Мариинской гимназии. Я наследство еду получать.
Григорий Платонович поперхнулся и долго кашлял, вытаращив глаза.
– Вы не сынок ли окружного прокурора?
Он посмотрел на Клима и на заграничные чемоданы на полке.
– А вас ведь давно поджидают! Народ все мучается – кому достанется папашенькино богатство? – Голос его стал крайне учтивым: – Вы, стало быть, из самой Аргентины добирались? Как там изволили поживать?
Клим пожал плечами:
– Работал журналистом в газете. Из адвокатской конторы письмо прислали: душеприказчик отца, некто доктор Саблин, просил приехать и принять имущество.
– Знаем мы этого Саблина! – вскричал Григорий Платонович. – Он в прокурорском доме два этажа снимает. Папенька ваш – Царствие ему Небесное! – в отставку подали и начали дела крутить. Очень разбогатели! А как узнали об отречении царя, так с ними удар и сделался.
Клим слушал его в удивлении.
– Откуда вы все знаете?
– Моя графинечка с Саблинской семьей дружит: они то и дело друг к другу в гости шастают. Так что я о вас наслышан.
Григорий Платонович спохватился и изобразил на лице скорбь.
– А насчет папеньки – примите мои искренние соболезнования.
Климу было семнадцать лет, когда он сбежал из дому – с твердым намерением никогда не возвращаться. Он считал себя взрослым: подкручивал перед зеркалом едва пробившиеся усы, покупал папиросы «Графские» и торопливо курил за поленницей на заднем дворе.
В гимназии Клим давился варягами и гипотенузами, а латинские словари использовал исключительно для прикрытия – чтобы, схоронившись за ними, упиваться остроумным Марком Твеном.
У Клима было две жизни. В одной звучали веселые марши, исполняемые на фортепьяно, взлетали самодельные петарды и спасались пленные, попавшие в лапы врага во время налета на монастырский сад.
В другой жизни отец брал Клима в канцелярию и приобщал к делам: зачитывал вслух жалобы в Правительствующий Сенат и решения Кассационного департамента.
К прокурору то и дело стучались молодые помощники присяжных поверенных – вежливые, боязливые, с кожаными портфелями под мышкой и эмалевыми университетскими значками на груди. Отец говорил им, что Клим тоже поступит на юридический, непременно в Москве. Те уважительно кивали:
– Прекрасный выбор!
Клим слушал их, как преступник, которому грозит пожизненная каторга. Когда он заявил отцу, что не желает быть юристом, тот выдал ему тетрадь и заставил исписать ее латинским изречением Ego sum asinus magnus – «Я большой осел».
Шел 1907 год, только что отгремела первая революция, хотелось добиваться справедливости или с честью погибнуть на баррикадах. Клим не знал, что ему делать с собой. Мама умерла, все знакомые трепетали