чем ты сдохнешь от ужасной правды, которую узнаешь о своем здоровье.
Я знаю, что у Семена цирроз печени с портальной гипертензией. Пить самогон или другие спиртные напитки ему категорически нельзя. Он знает это, – доктор в городе сказал ему об этом и озвучил диагноз. Но Семен не захотел его услышать, – пить и жить для него понятия неразлучные. Он и у меня спросил совет, показав свою амбулаторную карту, и, услышав от меня те же слова, неделю со мной не разговаривал.
– Но ведь можно просто сказать, что, например, у меня больная печень. И всё. Зачем произносить эти непонятные слова, – Семен, мутно глядя в пространство, открыл рот в попытке произнести слово «цирроз», но никаких звуков из его горла не вырвалось.
– У Лиды тоже больная печень, – вздохнув, говорю я, – но ей пока еще можно пить самогон.
Семен замер, широко открытыми глазами глядя на женщину, и совместив в голове сказанное мною, икнул. И сказал:
– Если Лидке с больной печень можно, значит, и мне с моей больной печенью можно. И пошел бы ты, эскулап гребаный, со своими словами-непонятками, нахрен.
Я улыбаюсь. Ничего не меняется. Человек хочет слышать только то, что ему хочется слышать. Он уверен почти на сто процентов, что бессмертен, что завтра он обязательно проснется, что доктор, скорее всего, ошибается, потому как «ну что этот лекарь может знать о моем здоровье, они только могут запугивать, чтобы мы безропотно отдавали им деньги. Они говорят непонятными словами, чтобы мы ощущали страх перед неизвестностью и безропотно выполняли их гребаные рекомендации».
– Какой больной печенью? – говорит Лида, недоуменно глядя на Семена. Пережитый стресс и доза самогона снова ввергли её сознание в тупое опьянение. – У кого больная печень?
– У тебя, дура, больная печень.
– Кто дура? Я – дура?
Лида протягивает руку к двухлитровой банке с огурцами и неловко встает.
– Я тебе, козел, щас дуру покажу.
Я успеваю отобрать стеклянную банку у женщины, которой она хотел ударить Семена. Который так ничего и не понял, сумрачно созерцая кончик своего носа. Зашивать порезы стеклом на голове Семена я не хочу.
– Сядь, Лида! – приказываю я, и она неожиданно подчиняется. С глупым выражением лица она смотрит на свои руки, и – неожиданно начинает плакать, перемежая слезы пьяным бормотанием.
– И так всю эту гребаную жизнь… никто меня не любил, чтобы так, как в книжках, чтобы цветы и красивые слова, чтобы конфеты и шампанское… чтобы сидеть под звездами и разговаривать всю ночь… это урод затащил меня на сеновал, говорил, что все будет хорошо, а потом когда обрюхатил, пришлось ему жениться… ни разу за все годы слова доброго не сказал… я думала, что со временем станет лучше…ребенок родился, Колька, я думала, станем жить, как люди… и почему я его не убила… все ждала, что придет однажды с поля, обнимет меня за плечи и скажет какой-нить доброе слово… скотина, какая скотина…
Прожитая жизнь.
Нереализованные мечты.
Размазанные