чувствительности: «Стоишь перед Байкалом, маленький и слабый, <…> пытаешься понять, что Байкал перед тобою и что ты перед ним, истягиваешься в мучительных призывах увидеть, понять и осмыслить – и отступаешь: впустую»[136]. То же бессилие и растерянность взгляда, тщетность восприятия в отношении алтайской горы Белухи воспроизводится в очерке «Горный Алтай»: «Ни слов не хватало, ни чувств, ни движений души – все спятилось и замерло безголосо перед этой властительной осиянностью»[137].
Объясняется ситуация гносеологического бессилия, во-первых, разностью бытийного статуса природы и человека, во-вторых, утратой человеком, в результате его отпадения от природного мира и замыкания в социальной жизни, онтологического сознания, способности к трансценденции: «Чего-то особо обонятельного и осязательного недостает нам, чтобы читать щедро рассыпанные по всему Байкалу знаки, что-то тонкое, звериное, какое-то предельное чутье недополучили или потеряли мы…»[138] Оно заключается в восприятии с молитвенной установкой, отношении к природе как к храму, способности видеть и расшифровывать знаки потусторонней реальности.
Важное место в очерках занимает рассмотрение анимистических воззрений аборигенов на Байкал и Горный Алтай. Предположим, что целью обращения писателя к архаическим культурам Сибири служит, во-первых, стремление дать пример неразвитого в современном человеке онтологического сознания, во-вторых, продемонстрировать наиболее адекватное – символическое – видение сибирской природы. Исследуя топонимику Байкала сибирских народов («Лама», «Далая» и пр.), В. Распутин подчеркивает святость воды этого озера для всех издавна населявших его берега культур. В очерке «Горный Алтай» приводится поверье о Белухе как Владычице мира, запрещающее человеку даже смотреть на нее, ведь «это она насылает ветры и туманы, в ее власти, когда таять снегам и зеленеть травам, в какую сторону и каким числом идти зверю, урожайным ли быть лету»[139]. Повествователь сам оказывается носителем такого типа сознания, занимая позицию мистического, трансцендентального миросозерцания; архаические мифологемы плавно перетекают в собственные размышления. Так, поднимаясь на главную вершину байкальского острова Ольхон скалу Саган-Хушун, он ощущает себя на вершине мира, одновременно среди трех космических стихий – неба, воды и земли, – соединяющихся в пространстве вечного течения времени: «…стоит поддаться настроению и понять, что нет под этой бездной деления на дни и недели, на приходящие и уходящие жизни, на события и результаты, а есть только бесконечное всеохватное течение, устраивающее смотры, на которые одно и то же, окунаясь то в свет, то в тьму, является бессчетно»[140].
Опорой и фундаментом мироздания, сакральным источником жизни становится пик Белуха: именно здесь происходит рождение ветра, воды, земли и времени, находится «начало чистодува и чисторода, берущихся из вечности»[141].