журнала. Кроме того, он играл в футбол на ходулях и был обучен играть на бомбардоне – медной трубе, которая дважды обвивала грудь и звучала, будто возвещая Судный день.
Вернувшись в Эдинбург, он узнал, что его отец находится в инвалидном доме, официально страдая от эпилепсии. И больше дохода не будет, и даже случайных медяков за акварели с феями или эльфами. А потому Аннетт, старшая сестра, уже уехала в Португалию гувернанткой, Лотти вскоре присоединится к ней, и они будут присылать деньги домой. И еще Мам решила брать жильцов. Артура это и смутило, и возмутило. Кто-кто, но его мать никак не заслуживала унизительного положения квартирной хозяйки.
– Но, Артур, если бы люди не брали жильцов, твой отец никогда бы не поселился у бабушки Пэк, и я не познакомилась бы с ним.
Артур счел это еще более убедительным доводом против жильцов. Но он знал, что ему не дозволено критиковать отца ни с какой стороны, а потому промолчал. Однако нелепо притворяться, будто Мам не могла бы найти себе мужа лучше.
– А если бы этого не случилось, – продолжала она, улыбаясь ему серыми глазами, не подчиниться которым он не смог бы, – то не только не было бы Артура, но и Аннетты, и Лотти, и Конни, и Инесса, и Иды.
Неоспоримо, а также один из неразрешимых метафизических парадоксов. Он пожалел, что рядом нет Патриджа, чтобы помочь ему в рассмотрении вопроса: мог бы ты остаться самим собой или по меньшей мере достаточно самим собой, если бы у тебя был другой отец? Если нет, отсюда следовало, что и его сестры не остались бы сами собой, особенно Лотти, которую он любил больше остальных, хотя про Конни говорили, что она красивее. С трудом, правда, он мог вообразить себя другим, но его мозг отказывался создать образ Лотти измененным хотя бы на йоту.
Артур легче переварил бы ответ Мам на изменения их социального положения, если бы он уже не познакомился с ее первым жильцом. Брайан Чарльз Уоллер, всего на шесть лет старше Артура, но уже дипломированный врач. И еще публикующийся поэт, а его дяде была посвящена «Ярмарка тщеславия». С тем фактом, что этот субъект был начитан, и даже очень глубоко, Артур мирился, как и с тем фактом, что он был горячим атеистом; не мирился он с тем, как слишком непринужденно и обаятельно он держался в их доме. То, как он сказал: «А это, значит, Артур» – и с улыбкой протянул руку. То, как он давал понять, что уже опережает тебя на шаг. То, как он носил два своих лондонских костюма и разговаривал обобщенно и эпиграмматично. То, как он держался с Лотти и Конни. То, как он держался с Мам.
Непринужденно и обаятельно он держался и с Артуром, что было совсем не по вкусу крупному, неуклюжему недавнему школьнику, только-только вернувшемуся из Австрии. Уоллер вел себя так, словно хорошо понимал Артура, даже когда Артур сам себя понять не мог и стоял у своего собственного камина и ощущал себя так нелепо, будто его дважды обвил бомбардон. Ему хотелось издать рев протеста, и уж тем более, когда Уоллер делал вид, будто заглядывает ему в самую душу и – что особенно задевало – относился к тому, что находил там, серьезно и все же недостаточно серьезно, со снисходительной улыбкой, точно обнаруженная им