большую честь собравшимся.
Действительно, светское, но несколько высокомерное поведение высокого гостя стесняло присутствующих. Ужин прошел довольно скучно, и лишь перепалка с Коринной, а потом вино немножко подогрели атмосферу.
Становилось все шумнее и веселее, сыпались сальные остроты и шутки и чересчур вольные шалости.
Подвыпившая Коринна вскарабкалась на колени к Катуллу и губами общипывала лепестки роз с его венка.
Сципион стал искать в платье Мелитты кольцо, которое спустил ей за тунику, а сильно уж шатающийся Октавий, лежа лицом на коленях Глафиры, бормотал что-то бессвязное, умоляя ее, чтоб она вышла с ним в сад.
Тем временем по данному Марием знаку начался спектакль.
На подмостки вбежали четыре нагие молоденькие девушки в венках из виноградных листьев; изображая вакханок, они держали в руках обвитые плющом палочки с шишкою на конце и, ударяя тирсами в тимпаны, стали неистовствовать на сцене, высоко вскидывая гибкие и сильные ноги. Выкрашенные в рыжий цвет их волосы, спущенные короткими локонами, обвивались, точно огненные языки, вокруг их бледных лиц, с которых кокетливо глядели еще почти детские, но уже греховные глаза.
Они схватились за руки, обежали вокруг сцены и вдруг с визгом разбежались.
На середину вбежал одетый в шкуру, с небольшими рожками и ногами, как у козла, смешной, с неуклюжими сладострастными движениями сатир, и началась дикая гоньба. Сатир не мог поймать ни одной; гибкие, смазанные маслом тела ускользали из его рук. А если ему и удавалось изловить которую-нибудь, остальные начинали бить его своими тросточками по спине или бубнами по рогам. Отогнанный, он жалобно блеял по-козлиному; потом, наконец, усталый, присел на корточки и стал грустно наигрывать на свирели.
Вакханки разбежались, а вместо них появилась нимфа, очень красивая полная девушка, приближавшаяся к игравшему медленными движениями, как будто заслушавшись его игры.
Сатир играл все трогательнее, косясь глазами в ее сторону; вдруг он вскочил, обхватил девушку за талию, перекинул ее книзу головой и, воткнув ей свою свирель между ног, с потешными сладострастными движениями унес со сцены.
– Vivat! Сюда давай ее! – ревел Катулл.
– Тише! – шлепнула его по губам Коринна, так как в это время на сцене появились два загримированных по-женски, в женских одеждах и разрумяненных эфеба и две коротко остриженные лесбиянки в тогах, которые с ловкостью и изяществом разыгрывали скабрезную пантомиму любви наизнанку.
– Вот этого удовольствия я не понимаю, – начал было философствовать Катулл, – хотя даже Платон…
– Не мешай! – остановила его опять Коринна, которая очень любила подобного рода зрелища. – Слушай, играют!
Раздались звуки цитры и флейт, и вышла худощавая, с остроконечными грудями и узкими плечами, высокая, гибкая, с продолговатыми глазами финикиянка. Ее темный торс был обнажен, и лишь от пояса на бедрах спускались до щиколоток, охваченных бронзовыми браслетами,