скорбная ночь ждет нас за Стиксом и Ахероном, за Летой – забвенье. Давайте ж потратим все, пока время, кроме последнего обола – платы за лодку Харону.
Уста ее злы и упоительны, как вино из Самоса, сладки, как мед с горы Гимета; тело гладко и пламенно кровью, как зажженное масло; руки белы и гибки, как плющ, обвивают мужей, погружая их в сон и страстью связуя.
Словно четвертая Харис, она – воплощенье красы, обаянья, веселья и счастья, она образец красоты, любимица муз, и богов Олимпа достоин тот пир, когда она пляшет».
Он оборвал, потому что зазвенели лютни и гусли, зазвучали тамбурины, застучали кастаньеты, и по сцене пронеслась точно целая буря красок.
Это вбежала Мария в прозрачных развевающихся покрывалах, сквозь которые просвечивали ее дивные формы, выглядывали, словно сквозь синий туман, точно из-за алых, озаренных солнцем облаков, скрывались точно в лазурь пенящихся вод, играли кругами цветистой радуги.
Точно вспышки огня развевались в пляске еле связанные кудри ее волос, обтекали ее струями кипящей смолы, рассыпались снопами искр, опоясывали ее точно янтарное ожерелье.
Вверху, точно белые мотыльки, трепетали белоснежные ладони ее согнутых дугою рук, сияло розовое лицо и искрящиеся, как звезды, синие глаза.
Внизу мелькали босые ноги, подымавшие ее ввысь, точно легкие крылья белых голубей.
Казалось, будто она танцует на одном месте, потому что ее танец состоял не в движениях ног, а в движениях всего тела – это были как бы сменяющиеся в одно мгновенье одна другою позы, пластически изображающие путь любви.
Пугливым взмахом как бы защищающихся рук, встревоженной защитной позой, завесой из опущенных ресниц она передала первый, сладостный, трогательный момент девичьей застенчивости.
Потом она томно закрыла глаза, лениво потянулась, перегибаясь в бедрах, раскрыла, точно после поцелуя, алые, как кровь, лепестки губ и, расправляя руками прозрачные покровы, стала танцевать медленно, потом быстрее, задорнее, и потом совсем быстро до головокружения, до беспамятства.
Охваченная страстью и порывом, она, казалось, горела в бушующем море своих огненных волос, растворяла свою красоту в радуге развевающихся покрывал. Вдруг она взлетела вверх и минуту точно парила разноцветными крыльями в воздухе – коснулась пола, и стали утихать и замедляться ее движения.
Опадали одна за другой ткани, нежно и легко облегавшие ее пышные формы. Она остановилась и испустила вздох. Широко открыла закрытые прежде глаза и провела по залу смелым, властным, царственным взглядом, как сознавшая уже свою красоту, свое обаяние и силу женщина.
Ее искрящиеся глаза, пунцовые, налитые уста и, точно высвобождающаяся из облаков, ее страстная фигура выражали жгучую жажду наслаждения.
И вдруг быстрым, решительным движением она отбросила первое, красное, покрывало, и, в то время как оно медленно расстилалось по полу, она обернулась, поворачивая к застывшим в немом оцепенении зрителям обнаженные плечи, руки и вздымаемые быстрым движением, смотрящие в стороны