же за воротами располагались здания спорткомплекса. Между ними еще одна громадная арка вела на футбольное поле. Справа находились спортивный городок и площадки кортового тенниса. К ним вели тенистые аллеи, по которым вечерами прогуливались молодые мамаши из близлежащих домов, а по утрам бегали трусцой старички и те, кто очень хочет похудеть. Я свернул влево, прошел по асфальтированной дорожке, проложенной вдоль крытого бассейна, обогнул гимнастический зал и нырнул в темноту фойе здания, отведенного для занятий по различным видам борьбы, восточных единоборств и бокса. Проделав сложный путь по сложной системе коридоров и переходов между залами, я оказался в длинном коридоре, оканчивавшемся залом для «вольников», «классиков» и самбистов. И вот она, долгожданная встреча с завучем!
Иван Сергеевич Колесников – между своими дядя Ваня – шестидесятипятилетний круглый, как колобок, мужчина. Он уже пять лет как на пенсии, но до сих пор не хочет покидать насиженного места. Сейчас, глядя на его крупную тяжеловесную фигуру, и не скажешь, что он когда-то был легкоатлетом. Сейчас он и ста метров пройти не может без передыху. Лицо у него широкое, с ноздреватой кожей, напоминает бульдожью, простите, морду, такое же отвислое и свирепое, а на носу и щеках синие и красные прожилки. Нрав, надо признать, тоже не кроткий. Но мужик дядя Ваня толковый и справедливый. Он никогда не дает нас, тренеров, в обиду перед членами всякого рода комиссий, которые так любят заглядывать к нам на огонек для проверки. А если потребуется, сам сдерет с нас шкуру с головы до пят. В общем, под горячую руку ему лучше не попадаться. И вот надо же так случиться, чтобы двери кабинета завуча находились в одном тупичке, что и двери моего спортивного зала. Само собой разумеется, мы с ним встретились, причем сразу, едва я ступил в коридор, а Колесников зачем-то вышел из своего кабинета с папкой под мышкой.
– А-а… Гладышев! – с излишней приветливостью изрек дядя Ваня, останавливаясь напротив дверей в раздевалку. – Заявился?
– Да вот, пришел, выздоровел, – ответил я бодро и перемялся с ноги на ногу. Давно я не чувствовал себя в шкуре провинившегося школьника.
Выпятив и без того отвисшую нижнюю губу, Колесников несколько раз качнул головой, будто совсем и не радуясь за мое счастливое избавление от недуга, и задал каверзный вопрос:
– И что же это за болезнь такая была, что ты даже на улицу выйти не мог?
С печальным выражением на лице я тяжко вздохнул:
– Простуда, дядя Ваня, проклятая простуда подкосила мое здоровье.
– Простуда, говоришь?.. Это плохо, – посочувствовал наконец Колесников и вдруг потребовал: – Сними-ка на минутку очки!
Любого другого начальника я бы к черту послал – что я, мальчик, который готов по первому требованию завуча снять не только очки, но и вывернуть карманы? – но дядю Ваню не мог, он того не заслуживал. Я молча взял очки за дужку и сорвал с лица. Любуйся! В освещенном одной лампочкой коридоре стало