Позади Алика оставались две борозды на поверхности потревоженной им снежной целины: одна – от него самого, вторая – от пакета, в котором лежали короткая ножовка и топорик для разделки мяса.
***
Дома, после работы в последний день года сразу за входной дверью его встретили дети и Марина, его нынешняя жена, с которой они сошлись после долгой разлуки и забыли все плохое, что их разделило, но увидев, что он без елки, дети грустно исчезли в своей комнате, а Марина – на кухне.
Алик натянул дырявые, но плотные джинсы, крытый крепкой черной тканью овчинный полушубок, высокие ботинки, собачью шапку, которая иногда служила постелью для домашней кошки, взял инструмент и вышел за дверь.
***
Обычно воздух в тайге возле дороги наполнялся волшебным сумеречным сиянием. Чистый белый снег, устилавший весь лес, разносил свет придорожных фонарей так далеко, как удавалось углубиться взгляду. Но сейчас придорожные фонари молчали, темнота с каждым шагом усиливалась, и сосны, словно чувствуя припасенные в пакете опасные инструменты, располагали ветви на уровне глаз Алика. Иголки на ветках ощеривались, будто жадные острия вилок, и жаждали ослепить. Алик не раз уклонялся от них, отбивался, если ветки хватали за шапку, а иногда и благодарил господа за очки, в которые упирались иглы.
«Вот и люди как эти стволы – одни крепкие и создают обширную крону, другие худосочные и дают жалкие ветви, но и те, и другие в конце жизни не годятся ни на что иное, как на дрова, – размышлял Алик, углубляясь в тайгу. – Куда мы сами-то идем? Разве ради добычи денег и пропитания мы родились, разве ради облагораживания жилища и ублажения инстинктов? Ты чувствуешь, как этот северный лес чистит тебя от мыслей мира, оставшегося по ту сторону дороги, как все величие природы противится суетному? Зачем дается это противопоставление, не для того ли, чтобы увлечь, чтобы отвлечь от собственных обид и мелких стремлений, вроде температуры на экране телевизора и сломанного крана в ванной? Что хочет тот, кто нас сюда определил?»
Вопросы звучали в голове, как звук телевизора в пустой квартире, тьма впереди уплотнялась, заливая лес так, что отдельные деревья были уже не видны, они объединялись в стайки, тучи, а то и стену. Дальше идти было бессмысленно: ночь стирала разницу между слепцом и зрячим. Алик обошел ближайшую стайку деревьев, по высоте – не более чем сосновых детей, так, чтобы видеть их на просвет. Одинокий магазинный фонарь замелькал, разрезаемый сосновыми иглами и ветками, а то и вовсе гасимый сосновыми стволами, и в этом нетвердом свете Алик разглядел вполне приличную сосенку.
«Любая жизнь есть путь к смерти, – опять заговорил телевизор в голове Алика, когда тот принялся пилить сосенку. – Каждый живой организм инстинктивно исполняет свое предназначение. И беда человека в том, что он способен отказаться от предназначения, потерять к нему интерес, а затем заблудиться в поисках смысла жизни».
Последняя жила соснового ствола шумно разорвалась, надкушенная стальными зубьями, и дерево