.

тется в ванную, включает воду и издает дикий вопль.

      – Жестокий ты человек, – папа вздыхает и качает головой.

      – Не растает, – говорит мама.

      Можно подумать, что от холодной воды все только и делают, что тают от удовольствия.

      Но Алешка, как скоро выяснилось, не очень-то и страдал. Он садился на край ванны, свесив ноги наружу, включал посильнее воду и… орал во весь голос. А потом, на всякий случай, немного мочил свое полотенце и вешал его на место.

      Когда я, совершенно случайно, обнаружил эту фишку, Алешка подмигнул мне и заорал еще пуще.

      – Несчастный ребенок, – сказал я с сочувствием, выходя из ванной.

      – Простудится, – вздохнул папа.

      – Или охрипнет, – прибавил я.

      – Я бы ему кое-что посоветовал, – задумчиво произнес папа, оглядываясь на маму, – но, боюсь, это непедагогично.

      Что хотел Алешке посоветовать папа, я узнал (совершенно случайно) в тот же вечер, когда настала его очередь принимать водные процедуры.

      Нет, папа не орал от ледяной воды. Он тоже сидел на краю ванны, в которую эта самая вода вхолостую хлестала ледяной струей, и спокойно курил свою трубку.

      И тоже мне подмигнул.

      – Несчастный ребенок, – сказал я с сочувствием, выходя из ванной комнаты. Мне было жалко самого себя. За то, что не додумался до такой простой вещи.

      Но зато тут же додумался до другой вещи. Еще более простой.

      – Пап, – невинно сказал я на следующий день за завтраком, – наш класс сегодня в театр идет. Ты не позволишь взять твой бинокль на вечер?

      Этот бинокль, который подарили папе немецкие коллеги по Интерполу, неприкосновенен. Он уникальный, даже со встроенным прибором ночного видения. Папа держит его в запертом ящике стола.

      – Конечно, сынок, – радостно (сквозь зубы) сказал папа. – Конечно, бери. Ты еще спрашиваешь!

      – Что это ты, отец? – удивилась мама. – Такую ценную вещь – в их руки.

      Алешка тоже сразу врубился. Он поставил тарелку в мойку и спросил:

      – А у меня что попросишь, Дим?

      Я забрал у него на вечер его любимую игровую приставку. А ведь Алешка ее до сих пор под подушкой прячет.

      Мама удивленно переводила взгляд с одного на другого и третьего и удивленно хлопала своими длинными ресницами. А потом вдруг успокоилась и расцвела:

      – Как приятно! Какие вы, мои мужчины, друг о друге заботливые.

      – Да! – с восторгом подхватил я. – И как мы дружно ноги перед сном моем! Ледяной водой!

      Папа и Алешка тяжело вздохнули.

      А наутро папа сказал решительно:

      – Все! Мне эти ледяные процедуры надоели! И шантаж тоже! Едем на дачу!

      – А что, – ледяным тоном осведомилась мама, – у нас на даче есть горячая вода? У нас там и до холодной-то целый километр.

      – Мы ее будем греть на плитке! – сказал папа. – Или на солнышке.

      И мы было совсем собрались ехать на дачу, но тут папе опять, как обычно, отменили отпуск. И направили в командировку. Куда-то в Европу.

      – Ты могла бы поехать со мной, – сказал он маме, – но у нас двое совершенно неуправляемых сыновей. Их нельзя оставить одних.

      – Ни на минутку, – согласилась с ним мама. – А давай возьмем их с собой?

      – Чего я там не видел, в вашей Европе? – насупился Алешка. – Там одни европейцы. Мы лучше с Димой на даче поживем. Будем ноги мыть, рыбу собирать, грибы ловить.

      – Лучше наоборот, – сказал папа. – Ноги собирать.

      Но тут случились вечером одно за другим два события, которые разрешили эту проблему.

      Сначала позвонил Бонифаций. Это наш преподаватель литературы и режиссер нашего школьного драмтеатра. Заводной до ужаса.

      – Дима, – сказал он, – я тебя обрадую.

      Я никогда после таких его слов не радуюсь – по горькому опыту.

      – Мы едем на Кубань. Всем театром. Будем разъезжать по степным станицам и хуторам и давать спектакли в местных школах. По полной программе. Скажи, здорово!

      Ну я и сказал. Правда, не очень искренне и без особой охоты.

      На эту Кубань наши старшие классы раньше традиционно ездили на сбор урожая. Собирать в кубанских степях черешню и клубнику, яблоки и абрикосы. А теперь вот будем собирать зрителей.

      – Повезем «Недоросль»! – захлебывался от счастья Бонифаций. – «Горе от ума». Инсценировку «Онегина». «Грозу» возьмем. Скажи, здорово!

      Но тут я сказал совсем другое:

      – «Онегина», конечно, возьмем. А Лешку?

      Бонифаций немного завял.

      – Понимаешь, Дим… Только старшие классы… Билеты на поезд… Питание… Но я постараюсь…

      – Постарайтесь, Игорь Зиновьевич, – увесисто произнес я, давая понять, что другого выхода у него нет.

      Как только я положил трубку, раздался еще один звонок – на этот раз в дверь. За дверью стоял