что в последний период моей жизни я был подвержен летаргии.
– Это когда долго спят и не могут проснуться?
– Да. И при этом выглядят совсем как мертвые, ибо жизненные процессы максимально заторможены, дыхание слабое – в общем, профан от медицины (не говоря уже об обывателях) запросто может принять это за смерть. Что, кстати, неоднократно и происходило в истории. Поэтому я в своем завещании, предварив это традиционным «находясь в полном присутствии памяти и здравого рассудка», так и написал:
«Завещаю тела моего не погребать по тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться… Будучи в жизни своей свидетелем многих печальных событий от нашей неразумной торопливости во всех делах, даже и в таком, как погребение, я возвещаю это здесь в самом начале моего завещания, в надежде, что, может быть, посмертный голос мой напомнит вообще об осмотрительности».
– Вот оно как! – начал осмысливать я. – И что же, когда Вы… ну, во время этой… летаргии своей спали, Вы что?..
– Да, – просто ответил Гоголь. – Именно так.
– Вы здесь, значит, бывали?
Гоголь кивнул.
– Как я сейчас? – осмелился я задать и этот, больше всего меня тревожащий вопрос.
– Нет, – он отрицательно покачал головою. – У Вас, кажется, что-то другое.
– Почему Вы так думаете?
– Вообще-то, я не думаю, а знаю.
– Тогда почему Вы вставили это сомнительное слово «кажется»? – заартачился я.
– Из деликатности.
– Из какой еще деликатности?
– Ну, чтобы не проявлять перед Вами однозначного превосходства: Вы, мол, не обладаете этой информацией, а я, мол, обладаю.
– Информацией о том, как я сюда попал.
– Ею самой.
– А почему бы не сделать и меня ее обладателем?
Гоголь вздохнул.
– Можете не отвечать, – тут же смилостивился я, хотя и не без горечи. – Я уже понял: это один из тех вопросов, ответы на которые надо искать самостоятельно.
– Вот-вот! – обрадовался классик. – И, поверьте, что это для Вашей же пользы.
– Верю, – ответил я.
И не солгал, потому что иного выхода у меня все равно не было.
9
«Иные сами смерть себе несут И своему добру; зато так больно Себя же в среднем поясе клянут Те, кто ваш мир отринул своевольно…»
– А теперь я хотел бы получить разъяснения по поводу увиденного там, внутри, – я кивнул в сторону будки, дверь которой опять уже оказалась запертой на засов. Причем, когда Гоголь успел ее запереть, ума не приложу, ведь за все время нашего разговора я не спускал с него глаз.
– Спрашивайте, – ответил Николай Васильевич с полным выражением радушия на лице: мол, чем могу, помогу.
– Когда Вы дверь заперли?
– Я ее не запирал.
– Как