лежала пара неточных цитат из Гарика, а также несколько тезисов из брошюрки о сверхпроводниках, которую нам выдали в начале сентября. Похвала подействовала, и я почти поверила, что доклад был блестящим и что он был делом моих рук и моего же ума. Воспарила над собой, перестала смотреть под ноги. И напрасно – поскользнулась на лестнице, спланировала вниз, летела, свистела и радовалась, как говорят дети; потеряла туфельку; больно ушиблась копчиком, о чем беседовать совсем не хотелось, хотя сочувствующих набежало предостаточно; порвала колготки – бесповоротно, непоправимо, неэестетично. Коленка сильно кровила, но расстраивало не это, а огромная дыра на самом видном месте, которая расползалась во все стороны при малейшем движении.
Я села на подоконник и задумалась. Гарик пошел на кафедру за йодом. Захвати клей, крикнула я вслед, у них должен быть силикатный.
Потом мы мазали коленку клеем. Судя по всему, для Гарика это был бесконечно захватывающий опыт. Он так старательно клал все новые и новые слои, что мне совестно было его прерывать. Оказалось, что обычный канцелярский клей – прекрасное кровоостанавливающее средство. Было больно, но увлекательно.
Баев вышел из аудитории, долго беседовал с кем-то у дверей, поглядывая на нас сверху вниз. Проходя мимо, он наклонился ко мне и тихо сказал:
– Я был первым.
– Что? – переспросила я.
– Первым человеком на Луне, – ответил он, – тогда, на экзамене. Да хватит ей уже, – бросил он Гарику, – в банке-то ничего не осталось, – сел боком на перила и съехал вниз.
– Я чего-то не понял, – сказал Гарик, аккуратно завинчивая баночку с клеем.
– Я тоже, – ответила я и соврала. Нехорошее чувство, deja vu – лестница, коленки – мелькнуло и исчезло. Осталось дождаться, когда клей высохнет, надеть туфельку и отправиться на бал.
Что-то происходило
Ближе к весне мы с Гариком начали уединяться.
Прячась в гардеробе за колоннами, мы смотрели, как Олежка надевает куртку и уходит, а потом, сохраняя дистанцию, ехали тем же маршрутом, до «Ждановской», или до вокзала. Мне наконец-то надоело каждый день мотаться в Москву и обратно, я все чаще оставалась ночевать у Гарика, в его комнате, а он кое-как на раскладушке.
Высоким на раскладушке трудно, но он терпел, потому что у нас возникал целый вечер – не на улице и не в кафешке, а в маленькой комнатке, больше похожей на шкаф, чем на обиталище человека. Это помещение для прислуги, говорил он, когда-то здесь жила горничная, теперь вот я. Зато один, совсем один.
По вечерам мы читали книжки.
Не знаешь, кто такой Кортасар? Бедняжка, как же ты дожила до преклонных лет… эээ… в такой-то невинности? Засыпай, я почитаю вслух. Начнем с хронопов и фамов, с чего попроще, чтобы культурного шока не возникло. Неподготовленному читателю «Игра в классики» элементарно сносит крышу, а она у тебя и без того…
Мама спрашивает, не дать ли тебе еще одно одеяло. Я давно подозревал, что они хотели девочку. Короче, если