перрон с редкими встречающими, а за парой рельсовых провалов – поезд подали не на первый путь – вздыбился шпилем вокзал старой постройки, увенчанный лениво обвисшим на безветрии триколором.
Петру спешить было некуда. Он подождал, пока мимо него пройдут и протащат багаж пассажиры, выходящие в Серовске, подхватил пакет и двинулся следом. Выйдя на перрон, Петр протиснулся мимо столпившейся у дверей вагона радостно гомонящей группы приехавших-встречающих и огляделся по сторонам. Его окружал мир одновременно и незнакомый, и вполне стандартный, такой же, как и на других станциях, мимо которых он проезжал, где выходил и прогуливался по перронам.
Народ потихоньку преодолел броуновскую суету первых минут прибытия и потянулся направленным ручейком к подземному переходу, торчащему будкой посередине перрона, над которой висела вывеска «Выход в город». Ему, наверное, надо было шагать следом за всеми туда же, однако что-то не давало это сделать. И это самое «что-то» скоро превратилось во вполне объективную реальность – милицейский патруль, занявший пост сбоку у дверей и наблюдающий за входящими в переход.
Петру даже почудилось, что милиционеры из Минеральных Вод примчались следом и ждут его, чтобы еще разок задать все тот же вопрос о документах, на который так и не получили ответа. Сходство с этими, серовскими, было не внешнее и не в том, что на них была надета та же мышиная форма, а наверное, чисто возрастное. Сержант и там, и здесь, выглядел постарше, лет тридцати пяти, и второй, рядовой, был совсем молодой, видимо, недавно пополнивший «ряды», в новом, еще совсем не обмятом обмундировании. Выходило один в один с нарядом на вокзале в Минводах, вот только он никуда не уезжал, а прибыл в их владения, что несколько меняло ситуацию.
Петр провел ладонью по щеке, заросшей четырехдневной щетиной. Последний раз он брился в доме родственников дедушки Джамала, еще в Ингушетии, и зарос основательно. С такой физиономией, в измятом за дорогу камуфляже, без документов лезть в объятия правоохранителей было вовсе безрассудно. Да и парочка, стоящая рядом с вагоном у столба, выбравшая его ажурные металлические перекрестья для прикрытия, только утвердила Петра в его сомнениях.
Обличье мужика было еще более потрепанным, чем у него самого. Мешки под глазами и бабья одутловатость лица выдавали давно и упорно пьющего гражданина, что подтверждал и густой свежий перегар, бьющий на поражение с трехметровой дистанции. Одежка его выглядела поношенной, но не грязной, а щетина была, пожалуй, покороче, чем у Петра. Женщину издали хотелось бы назвать миловидной, но вблизи все та же одутловатость и совершенная неопределенность возраста – ей можно было бы дать и тридцать лет, и сорок – выдавали предпочтения в жизни, полностью совпадающие со страстями ее спутника.
Тот тоже колебался во времени, правда, в категории от сорока до пятидесяти. Можно было сделать вывод, что парочка явно не вчера ушла в плаванье по морю зеленого змия, хотя и не окончательно утонула