пожал плечами. Мол, знаешь у нас здесь таких памятных досок сколько? Что ж, у каждой останавливаться, что ли? Где-то вверху над этим дворянским гнездом заливались чибис и сойка.
– Здесь жил выдающийся публицист Николай Александрович Добролюбов, – прочитал Жан.
– Он что-нибудь выдающегося написал? – поинтересовался Рауль.
– Заключение на палату номер шесть, – сообщил я. Соврал, конечно.
– А Добролюбов – потому что он любил добро? – не унимался Жан. – А он его теоретически любил?
В общем, дурдом.
– Может, сходим в художественный музей? – предложил я. Сходить в литературный у меня не хватило бы духу.
– А что там?
– Там картины. Крамаров, например.
– Савелий?
– Не знаю, да нет, барышни вроде какие-то. А еще есть Петров-Водкин.
– А Петрова-Красноикоркина там нет?
– Все с вами ясно. В художественный не пойдем.
Подходя к месту назначения, никак не мог сообразить, какой же музей самый подходящий. У нас все музеи выстроились в ряд. Все, как на подбор, в особняках девятнадцатого века. Среди них только один разводящий: местный небоскреб в девятнадцать этажей – Музей современного искусства. Раньше на фуражке этого дома красовалось «МИРУ МИР», теперь «МИРУ САМСУНГ». Одно хорошо – на холмах дышится полной грудью.
Купили билеты по пять рублей. Сразу у дверей первой залы столкнулись с целой армией бюстов Ленина. Настоящая Ленармия. Стоят в ряд на полках, словно сделанные для того, чтобы у революций были воины для борьбы на том свете за светлое будущее. Глиняные и бронзовые истуканы, рабы революции, слуги революции. Только вот почему их не закопали, как в Китае или Вавилонии?
Есть такие эффектные большие женщины – колени белые, как лысины. Груди – как бюсты вождей. Одну такую он встретил в трамвае. Не женщина, а Кинг-Конг. Захотелось прикоснуться. Прикоснулся, но предложить переспать не решился. Испугался за малый пенис. Вдруг раздавит своим авторитетом? А еще она может оказаться мамой товарища по партии в пинг-понг. В малый теннис.
В музей вошли, будто в ассирийский храм или дворец, у дверей которого стоят львы с человеческими головами – статуи Сталина и Ленина на пьедестале. Стоят, охраняют, бородатые, глазастые, кепкастые. А в центре той же залы возвышается свергнутый с площади Дзержинский. Но даже без пьедестала Железный Феликс громаден.
– Вот это да! – Изумленный Жан не выдержал, обнял Дзержинского за ногу. Еле обхватил.
– Что это? – спросил он у нас, подняв глаза вверх.
– Яйца, бля! – промузицировал Рауль.
– Да я не про это! – Жан ударил лбом Дзержинского в пах. – Хотя какие это яйца – это арбузы!
– Что, действительно отлили? – не поверил Рауль.
– Кто это, Ленар? – обратился ко мне Жан. – Скажи, иначе умру.
– Это твой коллега, полицейский революционного времени.
– Вот это да! – Жан вел себя так, будто влюбился. Может быть, он и на самом деле голубой. Знаем мы этих французов.
– Если