нему Хрипун. – И скажи Орину, што я не пьяный… точнее, пьяный, но ведь я лес чую, я его как родного…
– Знаю, уходим, быстро! – Бельт пинком поднял с земли трясущегося охранника и запихнул его в карету.
– Ты ему веришь? – спросил Орин, ухватив за плечо бывшего командира.
– Я верю себе. Лезь.
– А-ну, доходяжные, бегом в карету! – пролаял Орин, запрыгнув внутрь.
Подобрав полы тулупа, полез следом Дышля, Хрипун ломился в противоположную дверь. Равва, выбравшись на дорогу с лошадьми, вертел головой, силясь сообразить, чего делать. Сообразил, вскочил в седло, заерзал, приноравливаясь. Ласка ловко взобралась на козлы и, схватив поводья, хлестнула по лоснящимся спинам. Бельт взлетел с другой стороны, подперев возницу. Тот заскулил еще сильнее.
– И не потеряйте беднягу Рори. – В окошко на передней стенке высунулось остроносое лицо старика. – Вам еще с его женой объясняться.
Окошко захлопнулось.
Гнедые приняли с места тяжело, но вскорости пошли приличной рысью, а потом и вовсе галопом. Карету подкидывало на камнях, но Ласка вроде управлялась.
Бельт, ухватившись за ухо, приподнялся – сзади было тихо. И собак не слыхать. Ну да если в разъезде нормальный егерь имеется, то и без собак найдут. Особенно, если специально ищут. И если старик не соврал.
– Не верю я ему. – Ласка подхлестнула лошадок. – Не верю и все. Вот с чего бы ему такому доброму быть? И тебе не верю. Вот с чего бы тебе такому умному быть? Поперевешают нас. Или четвертуют, как и полагается.
– Можешь слезть и валить в лес. – Бельт, вцепившись в ледяные доски, свесился, вывернул голову – нет погони.
А может, и не было никогда? Где-то совсем далеко над лесом взмыла черная воронья стая. Потревожили? Но кто? Нет, не разглядеть, не услышать.
Рядом, то и дело оглядываясь, рысил Равва.
Возница заплакал. Снова открылось окошко:
– Бельт, там поворот должен быть, влевку, от каких-то двух кривых сосен.
– Узкая такая тропа, милостивый сударь, – тут же встрял старик. – Увы, прежде наезжанная, она отныне являет собой жалкий пример того, сколь быстро природа управляется с деяниями рук человеческих.
– А ты руками по ней ездил, что ли? – огрызнулась Ласка, натягивая поводья. Кони пошли чуть тише, трясти стало меньше, а сзади по-прежнему было пусто.
– Пусть старость холодна, как кровь в болезном теле, но спешный суд не свойственен тому, кто прежде был горяч и, жаром воспламен, ошибки совершал.
– Но тот лишь мог понять, что в годы молодые нам свойственно гореть и свойственно судить, кто сам судил не разумом холодным, но сердцем да законами, что честью называясь, от божьего суда идут, – не оборачиваясь, подхватила Ласка.
– Мой юный недруг знаком с «Поучением» Улькана Лысого? Что ж, пожалуй, тогда он вспомнит и такие слова: и недоверия тяжелый яд мешает небо понимать…
– Но глупым назову того, кто незнакомцу доверять спешит, надеясь на противоядье.
– Ласка, не умничай, –