и даже свидетелей… неизвестно, чего – совсем не подошли на роль «козлов отпущения». К несчастью – как для следствия, так и для бедного зама по транспорту – все обросли «мохнатыми лапами» до Москвы включительно. Такого «йети», как говорится, «не замай»! Вот и пришлось «замать» первого встречного… точнее, подходящего на роль «козла».
Дело спустили «вниз», да не позволили «спустить на тормозах», хотя оно само уже «спускалось». А не «спустили» потому, что… Ну, вот, нужно было наказать… хоть кого-нибудь: ведь «прогремели на весь свет»! Как итог – промежуточный, конечно – дело поставили на двойной контроль: областной прокуратуры и отдела административных органов обкома партии.
Иванов оказался в классической ситуации: между молотом и наковальней. Во второй уже раз. Точнее, между вторым «комплектом из молота и наковальни». Первый составили правда жизни и правда дела. Согласно правде жизни, «Карфаген должен быть разрушен». Ну, вот, потому что «хочется… им кушать»! Но этой правде начала перечить другая: правда дела. «В лице» так называемого «социалистического правосознания» старшего следователя Иванова. Оно вопияло на тему «что такое ничего и как из него сделать что-то». По этой правде сделать не получалось ничего. Ну, вот нечего было делать… кроме дачи вольной бедолаге заместителю.
Не обнаруживался в его действиях даже этот скромный – в сравнении с «умыслом на теракт» – состав преступления.
Увы, но настоящая правда – а на Руси их всегда на выбор – оказалась… анекдотической: ошибку совершил тот, кому и положено её было совершить. А именно стрелочник. Настоящий, без кавычек. Дяденька, «временно нетрудоспособный» по классической русской причине, не туда перевёл рельсы, в результате чего и состав пошёл не туда, а «совсем даже по бездорожью». Хотя состав-то был – одно название: порожняк в старых, рассыпающихся вагонах.
Но «стрелочник» неблагородного происхождения оказался на удивление благородным человеком. Правда, в истинно русском духе, не вполне соответствующем классическим представлениям. Узнав о случившемся, и вспомнив о хрестоматийном предназначении «стрелочника» в подобных случаях, он принял мужественное решение: допить всё недопитое к моменту перевода стрелок. Испил, так сказать, чашу сию.
В «чаше» оказалось так много, что этого «многого» оказалось слишком много для одного человека, будь он даже самим Ильёй Муромцем. Старый пьяница не был Ильёй Муромцем, а потреблённой лично им дозы хватило бы на троих таких, как он. Ну, как того яда чёрной мамбы, который глупая змея расходует, почём зря. (Не познакомилась в своё время с установкой «экономика должна быть экономной»).
В результате, ещё и дела не возбудили, ещё проверка только «разгоралась», а на стол комиссии уже легла драгоценная бумага с «золотыми» словами эксперта областного бюро СМЭ о том, что «смерть наступила в результате отравления