дней, не вспоминая о том, что творится сегодня. Помню, слово «конституция» тогда не произвело на меня столь ошеломляющего эффекта.
«Без общего представительства, конституции и разделения властей никаких перемен не может сделаться, потому как иначе получается та же тирания», – продолжал хозяин дома еще более усталым тоном. Лицо его несколько потемнело, глаза померкли. Я невольно отвернулся от резкого ощущения – что-то с ним не вполне в порядке. Снова знакомое чувство молнией пронеслось у меня в голове. Я уже писал здесь, что иногда ощущаю, когда другим людям больно и плохо. Так вот. У графа в ту минуту начиналась сильнейшая мигрень. Такая, от которой люди лежат круглыми сутками в темных комнатах с закрытыми шторами. Которая охватывает одну половину головы, от которой все известные средства мало помогают. У меня такое было после Аустерлица, когда я, падая на землю во время артиллерийской атаки, расшиб себе голову, переломал несколько ребер и повредил правую ногу. К счастью, прошло. У Поля не проходило никогда. Он научился терпеть и сохранять выдержку, но я-то всегда чувствовал, чего это ему стоит.
«Форма против содержания. Цели и средство», – проговорил Новосильцев, которому, судя по его виду и поведению, было безразлично состояние, в котором пребывает его кузен. – «Помнится, ты ранее говорил, что, мол, неважно, отменит ли рабство государь именным указом или же это сделает некий Сенат, Синод, Конвент…»
При слове «Конвент» Строганов сильно поморщился и осел на кресло, приложив кончики пальцев к левому виску.
«Вам нехорошо?» – тихо спросил я его.
«Пустое… Зуб мудрости болит, отдает в голову, бывает», – раздраженно отмахнулся от меня Поль.
«Ежели твоя голова болит от таких элементарных вещей, то ли будет, когда мы начнем решать реальные проблемы», – усмешливо произнес Новосильцев. Он совершенно не казался пьяным. Голос его был ясным и твердым. Жесты – уверенными и размашистыми. Хоть ставь его на трибуну. Меня такие слова покоробили, я не выдержал и сказал прямо:
«Вы что, не видите, что ваш кузен не может вести с вами теперь отвлеченные беседы, в его состоянии?»
Новосильцев иронично воззрился на меня.
«Вам-то какая печаль, Христофор Андреевич?» – произнес он по-русски. – «Как погляжу, вы очень добрый. А сие нехорошо. Нам нынче нужны злые, как цепные псы или граф Аракчеев».
«Довольно», – твердо, хоть и почти шепотом, отвечал граф Строганов. – «Уходи. Проспись. И чтобы до утра я тебя не видел».
Новосильцев вальяжно встал с дивана и не спеша двинулся к двери. Прежде чем выйти из кабинета, он проговорил:
«А коли, братец, зуб у тебя болит, так значит, надо его поскорее вырвать. Очень странно, что с этим ты тянешь, а с реформами – нет».
Мне сделалось крайне неудобно быть свидетелем семейной ссоры.
«Не обращайте на него внимания», – произнес Строганов слабо. – «В последнем