привыкло к тирании над теми, кто над ними зависит… Все эти чиновники, подъячие… Все, подобные гатчинцам, Аракчееву…» (при упоминании последних я переменился в лице, и от Поля эта перемена не укрылась).
«В общем, все эти люди внезапно узнают о том, что возможны перемены», – продолжал он с прежним пылом. – «Как полагаете, они поступят?»
Я многозначительно промолчал. Конечно же, я отлично знал, что и за меньшее государей свергают с престола и убивают. Более того, нынче я придерживаюсь взгляда, что истинное самодержавие в принципе невозможно, так как аристократия и все роды дворянства, некоторые из которых теряются уже в крестьянстве, так или иначе формируют мнение, часто отличающееся от государевой воли и видения. Их интересы тоже, бывает, не совпадают во многом. В общем, короля всегда играет свита, как бы ему не хотелось верить в обратное. Поль Строганов до конца это не понимал, полагая, будто бы русское (да и не только русское) дворянство привести в повиновение проще простого, будто бы среди них нет революционеров и не предвидится. Он всегда сравнивал русских с французами, а ведь не существует двух более несхожих народов, хотя первые с особенным рвением перенимают внешнюю сторону последних. Но далее этой внешней стороны никогда не заходят.
«Все зависит от сущности перемен. Конечно, если они не в их пользу…», – проговорил я.
«Разумеется. Кто же откажется от владения рабами?» – последнюю фразу Строганов проговорил особенно желчным тоном. – «Ведь это узаконенный и наилегчайший способ обогащения».
«В настоящее время», – добавил я. – «Но времена меняются».
«К сожалению, не так быстро, как следовало бы», – отвечал на это мой собеседник, тяжело вздохнув. Я задумался: на что он рассчитывает? На революцию, что ли? Я был недалек от истины. Позже Поль признался мне, что тогда, в Восемьдесят девятом, его привлекла именно стремительность изменений незыблемого, как ранее казалось, порядка, а вовсе не та кровавая каша, которая незамедлительно последовала за ними. Впрочем, в пятнадцать лет многие молодые люди склонны любить рискованное и внезапное. Половина из осужденных по делу le quartoze виновна лишь в юности, легкой внушаемости, а также неправильном воспитании. И я вообще не понимаю, зачем надо было с ними так жестоко расправляться. Алекс рассказывал мне, как один из подследственных как раз и спросил напрямую у судей: «Ежели было бы вам по двадцать лет, неужто не присоединились к нам?» Мой beau-frere счел сие неловкой попыткой оправдаться своим малолетством (тем более, подследственный сей был не столь уж юн), но правота в словах этого несчастного была. Вот и будь Поль Строганов на четверть века моложе, присоединился бы к сим заговорщикам наверняка. Ведь в первой молодости очень редко задумываешься о последствиях своих действий и о своем будущем, легко вдохновляешься и беспрекословно идешь за теми, кто тебя вдохновляет. Постоянно кажется, будто спокойная, размеренная и благополучная жизнь неинтересна и скучна, а любые опасности