Перед входом в это звериное логово – радиоразведчики с портативными пеленгаторами, фиксирующими максимальный сигнал. Один из поисковиков трясет перед лицом бомжа смятой телефонной трубочкой «Нокия»:
– Где ты взял это, козел? Кто тебе дал?.. – и для понятности колотит его телефоном по голове. За ними внимательно наблюдает Павлюченко, за спиной которого – трое ребят с автоматами наголо.
Бомж, заикаясь, трясясь, гундосит:
– Клянусь… ребяточки дорогие, откопал в мусоре… самосвал отсыпал груз… я и подошел… из контейнера ссыпали, с края он лежал, и не включается он… чем хочешь – забожусь…
– Оставь его! – скомандовал Павлюченко. – Не о чем говорить, падалица людская, городской отброс. Наколол нас всех этот подлючий Кот…
К нему подходит помощник:
– Из «Интерконтиненталя» звонили ребята. Они левака отловили…
– Помчались!..
Александр Серебровский:
ПОДАРЕННЫЙ МИР
Лег, расслабился, закрыл глаза, постарался переключиться – как учит меня Толя Кашпировский.
Еще один день ушел, закончился, истек. Наша жизнь – странная, жульническая копилка времени, из которой мы только вынимаем наши дни, истертые медяки будней.
Люди вокруг меня живут в ощущении бессмертия, которое на самом деле является безвременьем. Как гуляющий в кабаке растратчик, они никогда не заглядывают в кассу – а сколько там всего-то осталось капиталу? Сколько времени инвестировал в тебя Господь?
Я часто спрашиваю навскидку разных людей: сколько дней длится средняя человеческая жизнь?
Никогда нигде никто не ответил. Об этом никто не думает.
Морща лоб, закатывая глаза, откладывая пальцы, начинают считать мучительно, сбиваясь, возвращаясь к началу вычислений, и от непривычной тяготы устного счета обычно ошибаются на порядок.
Всех поражает, впечатляет, а потом пугает, когда я сообщаю им, что очень долгая жизнь – по нынешним неслабым обстоятельствам – в семьдесят лет состоит всего из двадцати пяти тысяч дней с каким-то незначительным, ничего не решающим довеском.
Потом они начинают вычитать из этой нищенской цифры беспамятные годы младенчества, бессмысленно-суетливой юности, противные годы становления, когда ты все время ощущаешь себя подмастерьем бытия, потом вычеркивают сумеречную пору оскорбительного пенсионно-старческого существования и впадают в недолгую панику.
Выясняется, что тебя попросту кинули аферюги на этой удивительной ярмарке жизни – вместо огромного, неиссякающе бездонного богатства твоего времени тебе всучили сумку, в которой жалобно бренчат всего десять тысяч дней. Это ж надо – десять тысяч! С ума можно сойти!
Это если тебе удастся выжить столь долгий век – семьдесят! Сейчас статистический покойник откидывает лыжи в пятьдесят семь.
Не надо думать об этом.
А как об этом не думать? У темных трусливых людей мысль о смерти вызывает тошнотный несформулированный ужас, взрыв