который еще тетя Роза привезла тогда из Ташкента, у Люси на стене теперь висела цветная резиновая… ммм… кольчуга? На полу в коридоре вместо циновки были разбросаны разноцветные круглые половички из того же неприродного материала, а на серванте было расставлено бесчисленное братство всевозможных животных да сказочных персонажей да фруктиков да вазочек с такими же резиновыми плетеными цветами. Но больше всего Люся дорожила ИМ. Человечком в костюме жениха. Во фраке, в почему-то рыжих туфлях и с бабочкой цвета фуксии (там просто оставалось 12 резиночек цвета фуксии и 48 рыжих, Люсе очень хотелось куда-то их применить), с белым жабо и в рыжей, под цвет туфель, шляпе. Тридцать девять лет тетке, а с плетеным вялым человечком она разговаривала, да что там – спала, положив его рядом на подушку; жаловалась на начальника, который опять пропесочил ее за то, что не сняла колонцифры с концевых полос; заливисто хохоча, рассказывала о том, что сегодня на Ивана Федорова некрасиво накакал голубь – в общем, развлекала себя Люся в своей зыбкой жизни, как могла.
В тот день трамвай номер три опоздал. Люся уже отморозила себе все ноги в дутиках (говорила же Наташа не брать это «гэ», только кожа, только хард-кор, но Люсе как раз зарплату тогда задержали, поэтому пришлось брать дутики в три раза дешевле кожаных сапог, эх), а трамвай все не ехал. Длинная стрелка часов бесстрастно и нагло перевалила за половину девятого, и Люся уже начала паниковать, зная нрав главреда. Она снова и снова шагала взад-вперед по остановке, и вдруг ей в глаза бросилось что-то несколько выбивающееся из серого грязного фона ноябрьского асфальта. Она подошла поближе. Это была палка. Цветная. Как леденцы на кассах в гипермаркетах. Но все же не оно. Люся подняла палку двумя пальчиками, повертела в руках. Странная вещица. Ничего похожего она никогда не видела. И в это самое мгновение из-за «домика» остановки вышла женщина. Вот опять же – вы уже готовы увидеть эдакую сухонькую старушонку с трясущейся ручонкой и добрым мудрым взглядом, так? Но нет, это была дородная дама неопределенного возраста, так сказать, сильно молодящаяся пожилуха, с большим, просто-таки огромным бюстом и совершенно махрово советскими кудрями полусожженной химической завивки. В руках она держала газетный кулечек, в который опускала руку за семками и через секунду смачно сплевывала шелуху под ноги.
– Ну что, доча, – не прекращая сплевывать, сказала она, – нашла все-таки? Я тебе так-то уже третий месяц ее подсовываю.
– Это вы мне, женщина? – растерялась Люся, по-прежнему вертя в руках цветную палку.
– Да какая ж я тебе женщина! – почему-то рассердилась собеседница. – Вот вроде все такие порядочные, приличные, а как рот раскроют… В наше время всех было принято называть девушками, хоть ты уже одной ногой на пенсии! – И она особенно смачно сплюнула шелуху уже не себе под ноги, а Люсе. – Иди с глаз, все, видеть тебя больше не могу, надоела за три месяца, каждый день тебя здесь пасу на остановке. Палку только держи, дурища, держи! Не выпускай из рук! Не боись, не